Апокалипсис вчера. Дневник кругосветного путешествия
Шрифт:
Тот же день. В гостиничном номере
Так сколько же лет человеческой истории? Археологи так давно копаются в Египте, что пора бы уже и обнародовать результаты. Пусть они наконец скажут, в каком году началась история мира.
Фараон Хеопс отдал распоряжение строить свою пирамиду приблизительно в 2589 году до Рождества Христова. Все, что происходило до этого, относится скорее к мифам, чем к истории. Никаких подробностей ученым уже не рассмотреть. Они с трудом восстанавливают общую канву событий: вот египетские племена и княжества объединяются в единую державу… одна династия сменяет другую… вот фараоны понемногу отстраивают экономику и политическую систему. И в тот момент, когда древняя история наконец выходит из тьмы преданий, мы видим, что Египет – это вовсе не новорожденная цивилизация. Наоборот, держава умирает от старости.
Почти сразу после того, как была достроена последняя из трех Великих пирамид, в стране начинаются бунты и заговоры знати. Правнук Хеопса был свергнут, и на этом династия прервалась. На троне сменяли друг друга фараоны, имена которых археологи не могут даже толком прочесть. Чтобы построить хоть что-нибудь вроде пирамид, у них не хватает уже ни сил, ни амбиций. В погребальных храмах этих владык барельефы изображают вереницы изнуренных людей, теряющих сознание от голода.
Египет слабеет с каждым десятилетием. Отпадают провинции, интригуют чиновники, рушится экономика. Племена, которые прежде падали ниц, едва услышав шаги египтянина, теперь отваживались забредать под стены самой имперской столицы. За каких-то сто – сто пятьдесят лет из величайшей империи мира Египет превратился в пустыню.
Заглядывая в столь отдаленное прошлое, мы можем рассчитывать встретить там свежий, новорожденный мир. Но вместо этого видим мучительный конец чего-то еще более древнего. Во времена Хеопса египетские коммерсанты торговали со всем обитаемым миром, а банковские дома проворачивали масштабные безналичные сделки. Теперь потомки разорившихся семей рады, если им удается наловить рыбки себе на обед. В стране процветают атеизм и нигилизм. Раньше имперская армия была спаяна железной дисциплиной. Теперь она превратилась в банду мародеров и грабила собственные города. При Пиопи II, последнем царе Шестой династии, потомки строителей пирамид от голода поедали собственных детей. После него семнадцать мемфисских царей сменили друг друга на престоле в течение двух с половиной месяцев.
Я выбрался из пирамиды и закурил. Сигарета догорела слишком уж быстро, и я прикурил от нее следующую. Никто не знает, как давно началась история мира, но, когда подробности наконец становятся различимы, мы видим, что это история конца. Если сказать одним предложением, то в самом начале человеческой истории лежит апокалипсис. А уж дальше концы света следуют один за другим.
История мира состоит из отдельных глав: мир рождается, живет, а потом умирает. У всего на свете есть срок годности. Средний возраст человека – семьдесят лет, а при большой крепости – восемьдесят лет. Говорят, вороны живут по сто пятьдесят, а слоновые черепахи дотягивают до четырехсот. Но и после столь долгой жизни они тоже встречают свою смерть. То же самое относится и к культурам. Их предельный возраст – полторы тысячи лет. Затем следует смерть.
Сразу за пирамидами начиналась поросшая чахлыми кустами пустыня. Вся она изрыта ямами. Среди ям бродят экскурсоводы, а за ними, стараясь не переломать ноги, семенят туристы. Они наступают на торчащий из-под песка кирпич, перепрыгивают через провалы, огибают груды мусора, осторожно заглядывают в темные норы: то ли давно не ремонтированная квартира кого-то из аборигенов, то ли подземный ход, ведущий к величайшим тайнам истории.
Я сидел справа от молчаливого сфинкса и курил. Вокруг перекрикивали друг друга гиды. Среди их воплей я расслышал даже украинскую речь. День обещал быть жарким.
19 октября – 21 октябряЮжная Сибирь
19 октября. Город Кызыл (Тува)
Говорят, в Туве какие-то особенно благоприятные условия для выращивания наркотиков. Конопля вырастает здесь размером с дерево, а уж гашиш из нее получается такой, что спичечного коробка хватит убраться полку крепких мужчин. По крайней мере, так уверяли местные. Гашиш предлагали в каждом населенном пункте, через который мы ехали. Говорили, что в Москве коробок такой пыли стоит под двести долларов, а у них всего тридцать. Я мотал головой и по сотому разу пытался объяснить, что гашиш не люблю да и приехал вовсе не из Москвы.
Микроавтобус, на котором я ехал из Кызыла (тувинская столица), принадлежал маленькой золотодобывающей компании. За рулем сидел плохо говорящий по-русски тувинец. Молодой, рыжий, кривоногий. Во рту у него не хватало сразу нескольких передних зубов, а глаза были такие раскосые, что уголки налезали аж на виски. В салоне, кроме меня, был всего один русский мужчина. Он сказал, что я могу звать его Виталька.
Не исключено, что сперва у ребят был план зарезать меня где-нибудь на горном перевале и забрать вещички. Но в Кызыле я по собственной инициативе купил русскому большой баллон с пивом, и он убедился, что я славный малый. А насчет вещичек сразу было видно, что ничего дорогостоящего с собой у меня нет. В общем, мы почти подружились.
Ехать предстояло через гигантские поля конопли. Никакой промышленности или чего-нибудь в этом роде тут никогда не существовало. Работы для тувинцев нет. Поэтому взрослое население занимается либо охотой, либо производством гашиша. Ну или вот, как мой водитель, – частным извозом.
Гнал тувинец под сто сорок. Микроавтобус был японский, с правым рулем. На зеркале заднего вида в кабине был привешен целый иконостас буддийских погремушек. Почти всю дорогу водитель молчал и только один раз спросил:
– Тебе старые вещи не нужны?
– Какие вещи?
– Икона, например. Не надо? Говорят, ее ваш Андрей Рублев написал. Ценная икона, и отдам недорого. На ней какие-то ваши, русские боги нарисованы. Красивые, все в белом.
– Нет, наверное. Спасибо.
– Ну смотри. Вещь-то чудесная. Мы ее пытались фотографировать, так пленка засвечивалась. Точно не надо?
– Спасибо.
Тувинец пожал плечами.
Тот же день
В Туву я приехал смотреть древние курганы. Такого количества доисторических руин, как в русской Южной Сибири, нет нигде в мире.
Все, с кем я советовался, отговаривали меня сюда приезжать. Говорили, что аттракцион смертельно опасен. Нищета в Туве такая, что зарежут меня, просто позарившись на ботинки с целой подошвой. Кроме того, тувинцы всегда обкуренные и пьяные. В целой республике сразу после полудня не остается ни единого трезвого человека, так что меня даже менты не защитят.
Оказалось, что все это глупости. Места были, конечно, небогатые, зато люди довольно приятные. Если я на улице спрашивал дорогу, тувинцы останавливались, подробно расспрашивали, откуда я и зачем приехал, а потом каждый раз пытались довести прямо до места. На второй день жизни в Кызыле я нашел микроавтобус, принадлежащий небольшой золотодобывающей компании, и поехал в сторону Саянского хребта. За рулем сидел молчаливый тувинец, а в салоне – Виталька.