Апокриф от соседа
Шрифт:
– Да нет, Ешуа, ты же знаешь, я не могу спать в такой духоте. На самом деле
надо было продолжить путь в Ерушалаим - эта остановка нам ничего не дает -
отдохнуть не отдохнем, только время потеряем… - хрипло отозвался второй и
закашлялся.
– И как я умудрился простудиться в такую жару!
– Может быть, мы завтра все-таки заглянем в Кумран, прежде чем идти в
Ерушалаим, и там тебя полечат. У брата Якова всегда есть какие-нибудь снадобья
– он хорошо
– Да нет, не надо, само пройдет. К тому же ессеи опять станут уговаривать
нас прекратить нашу деятельность.
– Яков не станет.
– Но он там не один, а остальные, в особенности раби Яхьель, крайне
раздражены.
Они полагают, что твоя проповедническая деятельность может очень плохо
кончиться и для тебя, и для всех. Ессейский путь как кость в горле у римских
язычников. Они спокойно относятся к саддукеям, для которых главное - зарезать
козу на жертвеннике храма, а потом можно не думать ни о душе, ни о совести.
Фарисеев с их книжной моралью они уже терпеть не могут. А мы для них уж и вовсе
другой мир. А все, что римлянам понять не дано, они ненавидят и стремятся
уничтожить. Но пока ессеев мало и пока они только в Кумране, Пилату лень и
пальцем пошевелить. Но мы-то с тобой вышли к людям, твоя способность убеждать
явно оставляет многих неравнодушными к Царствию небесному.
– Так разве не это и нужно нам с тобой?!
– Да, разумеется.
– Юда опять закашлялся.
– Только оборачивается это обычно
как-то странно. Не нравятся мне все эти припадочные, которые провозглашают
тебя… мессией, сыном Божиим. Как бы не пришло кое-кому в голову проверить -
бессмертен ли сын еврейского бога. И мне очень не хочется, Ешуа, чтобы ты стал
объектом такой проверки.
– Кашель помешал Юде продолжить.
– Да уж!
– Ешуа встал и подошел к небольшой расщелине в стене, откуда
сочилась тоненькая струйка воды, едва заметно поблескивающая в неверном свете
луны. Он поднял с пола маленькую глиняную миску и наполнил ее. Затем протянул
Юде, зашедшемуся в мучительном кашле.
– Может, тебе, друг мой, лучше все-таки
вернуться к ессеям или вообще домой, к отцу. У отца твоего, по-моему, много коз
и сколько хочешь земли. Трудись, обзаведись женой, детьми и забудь обо всем, может, повезет - проживешь свою жизнь не хуже других.
Юда выпил всю воду, и ему стало чуть лучше. Он с благодарностью вернул
пустую миску Ешуа и устало проговорил:
– Тебе не надоело по десять раз на дню предлагать мне тебя бросить? Или ты и
впрямь забываешь, что цель у нас одна? Не спорю, я не всегда верю в
правильность твоего пути и боюсь той неизвестности, что ждет нас впереди, но…
ничего другого по сей день предложить не могу. Так что терпи мои сомнения, Ешуа, ибо разум на то и дан человеку, чтобы сомневаться. Или тебе чужды
сомнения?
– Извини, Юда. Не сердись на меня. Конечно, хоть и гоню я от себя сомнения в
правильности и праведности своего пути, разум мой тоже терзается и не может
найти покоя и мира, даже с самим собой. Искажу тебе правду: порой и меня
охватывают страх и смятение - а есть ли Бог и что есть душа? А вдруг их нет, и
в конце жизни нас ждет ничто, пустота…
Юда молча смотрел на звездное небо и на месяц, поднимающийся все выше над
свинцовой гладью соленого озера. Ешуа продолжал: - Доказать, увы, здесь нельзя ничего. Вот ты, например, веришь в бессмертие
души и двойственность бытия, в единство духа и праха, в чудеса всевозможные…
– Не всевозможные, - с некоторым раздражением промолвил Юда.
– Как и ты, надеюсь. Из всех песков и камней, что вокруг, не сотворить и ничтожной капли
воды, что я выпил сейчас, в такое чудо я не верю, но разве не чудо то, что
всего одна капля горячей влаги, исторгнутая из чресел отца моего в чрево моей
матери тридцать лет назад, составляет сущность того, кто сейчас бредет вместе с
тобой, Ешуа, по пыльным дорогам, спорит с тобой, пьет эту теплую горькую воду и
страдает от жары и духоты в этой проклятой пустыне! Разве в ней, в той капле, заключались уже все мысли о причине бытия, о тайне разума?! Их ведь никогда не
было в голове у моего любимого отца, не говоря уж о… Как можно предположить, что материя в состоянии породить мысли и чувства из самой себя? Почему, ответь
мне, с нами не говорят тогда эти скалы, почему кусок сыра, который час назад
исчез в недрах твоего впалого чрева, не исторг стона о скоротечности бытия?
Ешуа засмеялся:
– Мой дорогой Юда, мы опять ничего не докажем себе, предмет подобного спора
столь серьезен, что, боюсь, навсегда останется недосягаемым для всех логических
построений, для всех философий и наук. Это дело веры. Господь оставил нам место
для веры там, куда не может проникнуть наш слабый разум, мятущийся в сомнениях
и теряющийся в догадках.
– Но почему-то человек устроен так странно, что сомнения в существовании
Бога или, по крайней мере, в том, что он всеведущ, проявляются наиболее сильно, когда предоставляется случай украсть чужого барана или прелюбодействовать с
чужой женой. И напротив - укрепляется вера, когда одолевают тяжкие болезни и