Апокриф от соседа
Шрифт:
там ребра - рыжего волоска из твоей куцей бороденки.
– Не надо, Юда, говорить так больше - людей следует любить!
– Трудно, Ешуа.
– А ты старайся!
– Не старался бы - не был бы с тобой!
Ешуа помолчал, вглядываясь в розовеющий восток.
– Ну вот, нам пора и идти. Кстати, Юда, помнится, ты говорил, что в
Ерушалаим из Тверии переехал раби Ицхак, твой родной дядя.
– Да. Я хочу увидеться с ним в этот раз. Он действительно очень честный и
мудрый человек. Я знал многих, кто мечтал получить от него наставление и совет, как жить и как найти счастье, и еще многих, кому он и в самом деле помог.
Правда, мало кто в силах оказался следовать его слову, порядочность пугает
людей. А сейчас он уже довольно стар, живет один, затворником. Лишь изредка
приходит в Кумран. Ессеи считают его своим. Мы придем в его дом, Ешуа, и
спросим, достигают ли, по его мнению, желаемой нами цели слово твое и жизнь
твоя?
– Хорошо, Юда, об этом я и хотел просить тебя. Часто мне кажется, что слова
мои уходят в людей, как в зыбучий песок - брошенный камень: видишь, что попал
этим камнем в самую середину большого серого бархана, но отвернешься на
мгновение, а потом взглянешь - даже следа не осталось. Знаешь, Юда, если раби
Ицхак скажет, что люди - это все-таки зыбучий песок, а жизнь моя - камень, брошенный в него, я прекращу скитания, брошу все и пойду проситься к отцу
твоему работником. Последний месяц у меня страшно чешутся ладони, наверное, по
подойнику и по корыту с навозом. И вообще, мне иногда кажется, что все наши
потуги спасти человечество оттого только и происходят, что мы с тобой, Юда, не
привыкли работать. Порой я так остро ощущаю всю нелепость и бесполезность нашей
затеи, что наши с тобой странствия представляются просто детской игрой. Но
тогда уж совершенно непонятно, как удалось втянуть в это других людей; пусть их
немного, но ведь все мои последователи, кроме друга моего, Юды - люди
бесконечно далекие, казалось бы, от всякой философии, да и от детских игр и
сказок тоже. Ведь в самом деле, Юда, люди эти и жизнью битые-перебитые и
воистину в поте лица своего добывавшие хлеб свой… Пусть они похожи на
безумцев и несут про меня чушь всякую! Но, знаешь, Юда, порой только то, что
они решились бросить в этой жизни все, кроме проповеди о Царствии небесном, и
со всех концов страны по зову моему идут сейчас в Золотой Город, - только это
способно снова и снова вселять в меня уверенность, что не игра все же, не сон
наше с тобой дело, брат мой Юда! Потому я изничтожаю сомнения в душе своей и
верю каждому слову своему, а благодаря тебе, Юда, мне легче думать, что наша
жизнь и наше слово дадут народу нашему силу и мудрость исполнить наконец данный
Господом завет.
Друзья вошли в Ерушалаим только под вечер, измученные жарой и мучительной, поднимающейся в гору, дорогой. По дороге к ним прибилась заблудившаяся и
потерявшая хозяев молодая ослица. В конце пути Юда и Ешуа поочередно садились
на нее верхом, и кроткое животное безропотно везло их, давая отдохнуть разбитым
ногам путников. Никем не замеченные, они вошли в город через западные ворота.
Ешуа сидел верхом, а Юда, покашливая, прихрамывал рядом.
Жара еще не спала, и друзья удивились, заметив скопление возбужденно
шумящего народа на ближайшей к воротам городской площади. Несколько человек из
числа особо рьяных зевак продолжали созывать обывателей на площадь, где
назревало что-то вроде самостийного судилища. Толстый и одышливый мужчина лет
пятидесяти выволок на улицу свою тридцатилетнюю жену и истерически голосил о
том, что она прелюбодейка и нарушила святость супружеского ложа. Перекрикивая
гомон толпы, он вопил, что застал свою супругу в объятиях молодого разносчика
фруктов, и требовал немедленного суда и расправы над ней. Люди, предчувствуя
возможность дармового развлечения, которое позволило бы достойно завершить
прожитый день, шумно высказывали свое неодобрение в адрес прелюбодейки. Ешуа и
Юда протиснулись поближе к эпицентру события, оставив безо всякого присмотра
ушастого попутчика. Ешуа хотел сразу же вмешаться, но внезапно увидел вблизи
явно знакомых ему двух рыбаков крупного телосложения со светлыми курчавыми
бородами и, призвав Юду следовать за собой, сместился в сторону большой телеги, груженной кувшинами с пасхальным вином. Высокие глиняные кувшины служили
отличным прикрытием, но не мешали наблюдать за происходящим, так как прилегали
друг к другу не совсем плотно.
Женщина кричала, что вовсе не изменяла мужу, и что разносчик фруктов - ее
дальний родственник из Магдалы, и что они росли вместе в соседних домах, и тот
просто обнял ее, вспоминая детские игры. Муж наигранно и визгливо хохотал, демонстрируя свое полное неверие словам жены.
– Ну, кто, кто из вас свершит суд над ней?..
– нетерпеливо возопил он.
–
Пусть выйдет и назовет себя. Смелее же!
Ешуа еще раз вздрогнул, когда увидел, что из толпы вышел один из двух
замеченных им рыбаков.
– Я готов взять это на себя! Мне, ученику рави Ешуа из Назарета, - эти слова
были произнесены с особым упором, - мне не пристало уходить от дела