Апокриф от соседа
Шрифт:
Толпа постепенно разошлась. На площади остались лишь Ешуа с Юдой, Симон, Андрей и, как ни странно, давешний отец со своим девственным отпрыском. Женщина продолжала рыдать, обхватив ноги Ешуа.
Ешуа теперь вполне спокойно обратился к ученикам:
– Давно ли вы в городе, друзья мои?
– Уже два дня, рави, ждем тебя и братьев по учению твоему, - ответил второй рыбак.
– Простите меня, грешного, что смею перебивать ваш разговор, - встрял в их беседу сынолюбивый обыватель.
– Но не лучше ли будет продолжить эту беседу под крышей дома смиреннейшего слуги вашего?
– он встал на
Ешуа попытался освободиться и от него, и от женщины.
– Кто этот человек?
– спросил он Симона.
– Это тоже последователь твоего учения, Ешуа, наш гостеприимный хозяин, он предоставил нам кров…
– Хорошо, спасибо тебе, друг мой. Но эта женщина должна пойти с нами, ей, по-моему, некуда больше идти.
Человек с отчаянием повалился на камни, взывая:
– О, Господи! Дочери моей семнадцатый год, невеста она. А эта женщина…
– Пойдемте, братья мои, пойдем, сестра, поищем себе другой кров, - резко перебив его, обратился к своим спутникам Ешуа.
– Отец наш небесный позаботится о нас и в эту ночь.
– Нет, Господи, нет!
– возопил несчастный и, подскочив, вновь пал ниц, но уже вместе с сыном.
– Прости меня. Затмение нашло. Свет мудрости твоей только начал озарять души рабов твоих. Не допусти, чтобы из-за глупых слов моих Господь не вошел в мой дом!
– он обернулся к женщине: - О, женщина! Да будет благословенна минута, когда войдешь ты с нашим рави в мой дом, и дочь моя своими нежными перстами сама омоет твои усталые ноги! Мы все виноваты перед тобой.
– Веди нас!
– сказал Ешуа.
– Мы знаем дорогу!
– весело отозвались Симон и его брат Андрей.
Оглянувшись по сторонам, Ешуа и Юда так и не увидели ослицы. Махнув рукой на пропажу, столь же неожиданную, как и случайное обретение, они пошли к месту ночлега вслед за остальными.
В небольшой, чисто прибранной комнате очень тихо. Возле окошка в удобном деревянном кресле сидит старик. На коленях у него доска, на которой он увлеченно рисует. Еле слышно шурша одеждой, в комнату вбегает юная и очень миловидная девушка.
– Господин мой, к тебе пришел молодой человек, он говорит, что он племянник рави Ицхака, твой, то есть, племянник, господин мой.
Старик мгновенно оторвался от своего занятия.
– Слава Богу, Юда пришел! Пусти его скорее, Руфь, я очень ждал его, очень ждал!
– Бегу, мой господин…
Девушка умчалась. Ицхак отложил свою дощечку и, не вставая, поднял глаза к двери. Ждал он недолго. Юда вбежал в комнату, замер посередине и почтительно склонил голову. Ицхак медленно подошел к нему и обнял, изо всех сил стараясь не заплакать.
– Я не видел тебя десять лет, Юда, десять лет. Я очень боялся, что мои старые глаза закроются навеки, так и не увидев тебя еще раз.
– Твои глаза еще очень нужны миру, мой раби, да и не так уж они стары, - ответил Юда. Он еще кашлял, но уже не так сильно, как во время ночевки в пещере.
– Миру никто не нужен и ничто не нужно, миллионы и
– Ты не обманешь меня, дядя Ицхак! Я слишком хорошо знаю тебя и твою доброту, слава о которой еще в дни детства моего вышла за пределы Иудеи. Не пытайся убедить меня, будто ты ненавидишь человечество!
Старик махнул рукой:
– Добрый неизбежно должен возненавидеть человечество, толпу. Истинная доброта, мой Юда, в том, чтобы любить человека, искать и находить светлое в самой заблудшей душе, а толпа убивает это лучшее, да. У миллиона людей нет даже малой толики того хорошего, что есть в душе у одного, пусть даже самого ничтожного и скверного из этого миллиона. Добрый должен и ненавидеть человечество, и презирать его, да.
– Внезапно старик перебил сам себя: - Да что ж это мы, Юда, видимся впервые за десять лет и с первых же слов пытаемся спорить и за великими проблемами не видим друг друга, не видим счастья нашей встречи, ай-я-яй! Руфь! Милая девушка! Руфь!
– Да, раби, господин мой!
– легкая, как ветерок, девушка вновь вбежала в комнату.
– Будь любезна, принеси кувшин вина, принеси хлеба, сладостей и вообще всe, что найдeтся в доме! Мой племянник Юда устал и голоден с дороги.
– Принесу мигом, господин!
– крикнула Руфь и исчезла, словно упорхнула.
– Так расскажи, Юда, как ты живешь, давно ли был дома, здорова ли Рахиль, твоя мать, моя любимая сестра?
– раби Ицхак повел Юду к столу.
– Рассказывай и извини старика, если во время рассказа твоего он не сможет сдержать слез радости оттого, что видит тебя.
Юда с восторженной улыбкой засмотрелся на девушку, которая уже вбежала обратно с большим подносом, полным еды и питья. Затем он, словно собравшись с мыслями, ответил старику:
– Все хорошо, раби, все хорошо. Но, дядя, дорогой, не надо, ради бога, лукавить со мной, ты ведь совсем не умеешь этого! Я, конечно, знаю, что не сменилось и трех лун с того дня, как твой ослик вывез тебя за ворота дома моей матери, я видел ее и отца моего в полном здравии всего через неделю после тебя, а за это время мало, что изменилось у них. Зато каждый странник, которого мы с моим другом Ешуа встречали за последний год на наших бесконечных пыльных дорогах, передавал нам, что Юду Искариота, сына прекрасной Рахили, ждет к себе дядя его Ицхак. Верно, все-таки не о матери моей Рахили и не о козах и баранах почтенного отца моего хочешь ты говорить со мной? Разве я не прав?
– Прав, прав, конечно, прав. Что за время такое, что за жизнь такая? Племянник и дядя встречаются впервые за десять лет, в последний, может, раз встречаются, и нет у них мирной семейной беседы. Что за жизнь такая, Юда?
– помолчав минуту, старик продолжал: - Знаешь, Юда, если бы без малого тридцать лет назад, держа тебя на руках, я знал, что держу на руках Господнего апостола, руки мои могли бы задрожать от волнения, и я мог бы уронить тебя. Знаешь, и еще я думаю: хорошо, что этого не знал в то время и ваш резник, увы, не помню имени этого достойного человека, от его волнения тоже могли бы быть неприятности! Да!