Апостолы Феникса
Шрифт:
На дальней кровати спала ее мать.
— Мама, — прошептала Сенека, хватаясь за ограждение сбоку кровати. Бренда не открыла глаз и никак не отреагировала на звук ее голоса. Тонкую, как бумага, кожу ее хрупких рук покрывало множество темно-фиолетовых синяков. Даже малейший ушиб оставлял на ней след почти навсегда. Сенека знала, что ноги матери под простыней и одеялом покрыты такими же пятнами. Преднизон — прекрасное лекарство, но из-за этого побочного эффекта мать выглядела так, словно ее избили. След оставался от любого соприкосновения,
С поливиниловых мешков, прицепленных к шесту с четырьмя крючками, свисал клубок трубок. Попискивающие, жужжащие и молчащие мониторы отслеживали жизненные показатели Бренды и содержание кислорода в ее крови. Кислород подавался через другой набор трубок, чем-то подобным был оснащен насос в аквариуме Сенеки. Несмотря на дополнительную подачу кислорода в легкие, каждый вдох Бренды был затруднен и сопровождался громким влажным хрипом. Сенека почувствовала кислый запах, который не могли замаскировать даже испарения лекарств и антисептиков. Она подумала, что этот человеческий запах исходит от умирающих клеток.
Она обошла кровать, прикоснулась к холодной щеке матери, потом уселась на стул для посетителей, решив дожидаться, пока мать проснется, сколько бы времени это ни заняло. Она откинула голову назад и закрыла глаза.
«Боже, смерть — это так страшно…»
Из глубины живота до самых кончиков пальцев распространилось болезненное ощущение. Ее переполняли образы, неверные и мелькающие, как на старой кинопленке. Ей было холодно, но через какую-то трещину памяти она ощущала жар крови Даниеля, сочащейся между ее пальцами и заливающей ее, чувствовала, как, высыхая, кровь становится липкой, а потом твердеет и запекается на ее коже. Вспышка — и она видит последние секунды жизни самозванца с острова: его тело сжимается в конвульсиях, в глазах белизна смерти, теряется контроль над функциями организма, и все это под шумное дыхание матери.
Боясь потерять контроль над собой, Сенека встала и вышла в ванную комнату. Она не хотела будить мать, да и Эл должен был прибыть с минуты на минуту. Он не мог отстать от нее надолго, и она предпочитала, чтобы он не застал ее рыдающей.
Сенека села на унитаз, обхватила себя руками и плакала, пока не излила последнюю каплю слез. Встав, она подошла к раковине, нагнулась, избегая смотреть в зеркало, и поплескала водой в лицо. Подняв голову, она услышала громкий мужской голос.
— Бренда Хант, вы слышите меня? Просыпайтесь.
Это не был голос Эла. «Наверное, врач».Она хотела поговорить с ним.
Сенека вытерла воду с лица и, уже положив руку на дверную ручку, услышала.
— Где ваша дочь?
Она осторожно приложила ухо к двери.
Мать что-то пробормотала, но она не разобрала ни слова.
— Я друг вашей дочери. Она была здесь. Наверное, я с ней разминулся. Я приезжал на ее квартиру, но, похоже, она переехала.
— Ты покормил Пикаруна?
Возникла пауза, Сенека понимала, что человек не знает, о чем говорит ее мать. Пикарун был африканским серым попугаем, он жил у них много лет назад. Его назвали пиратским словечком, означающим плута.
— Пика что? — Из голоса исчезла вся мягкость. — Скажите мне, где сейчас живет ваша дочь?
— Пикарун. Когда мы с ним разговариваем, он совсем как человек. — Голос Бренды был тих и слаб. — Не заметишь разницы.
— Черт, — сказал мужчина, и Сенека расслышала, как он стукнул кулаком по какой-то твердой поверхности. — Это бесполезно. — Судя по шагам, он бросился вон из комнаты.
Сенека тихо нажала на ручку, приоткрыла дверь и выглянула в проем. Когда она бесшумно подошла к кровати, пустые глаза Бренды смотрели на нее не отрываясь. Хотя она и была уверена, что мать ее не понимает, Сенека считала нужным объяснить ей, почему уходит.
— Мне надо идти, мама. У меня проблемы. Когда этот человек спустится на парковку, он увидит, что моя машина еще там, и вернется, чтобы найти меня. — Она перегнулась через ограждение кровати и поцеловала мать в щеку.
— У нас есть свежие фрукты для Пикаруна?
Краем глаза Сенека заметила движение. Повернувшись, она увидела, как под занавеской появились брюки и ботинки мужчины, широко шагающего в ее сторону. Она нырнула за кровать и присела, каждый ее нерв напрягся до предела.
СЕСТРА АНХЕЛИКА
2012, Мехико
— Мы ожидали вас, сеньор Эверхарт, — протянул руку мужчина. — Я доктор Доминго, главный администратор больницы Иисуса Назарейского.
— Рад знакомству, — сказал Мэтт, обмениваясь с ним рукопожатием. Он прилетел из Панамы в международный аэропорт Хуарес ближе к вечеру, зарегистрировался в отеле «Торре Линдависта» и взял такси до больницы.
— У вас, наверное, друзья на самом верху, — улыбнулся Доминго, демонстрируя зубы под тонкими, словно нарисованными, усиками. Зубы у него были хорошей формы, но пожелтевшие. Он был на несколько дюймов ниже Мэтта и массивнее, по крайней мере, фунтов на пятьдесят.
— Почему вы так думаете? — от него сильно пахло табаком, и Мэтт предположил, что зубы пожелтели от многолетней привычки к курению. Он никогда не понимал, как врач может курить.
— Доступ к фонду профессора Флореса почти всегда закрыт, обычно он зарезервирован для аспирантов, работающих в университете над докторской диссертацией. Большинству нужно делать заказ за несколько месяцев, чтобы получить время для работы с ним. Вы первый на моей памяти не ученый, которому разрешили ознакомиться с фондом Флореса. Причем это разрешение было получено всего за несколько часов.