Араб у трона короля
Шрифт:
За эти годы единственное, чем я не прекращал заниматься ежедневно, это работой с двумя палашами. Мои кисти крутанулись одновременно, но в асинхроне.
Сначала у татарина вылетел из левой руки факел и, ударившись о стену, осыпал нас искрами. Потом обвисла на ремне палица, всё ещё сжимаемая перерубленной кистью. Ремешок палиц иногда пристёгивался к плечу, чтобы палицы не потерялись в бою и не мешали, когда нужно было работать другим оружием.
Я уклонился вправо к стене, и наступил на почти погасший огонь. Сзади громыхнуло так, что напрочь заложило уши.
Мимо
Ткнув правым палашом вдоль стены и кого-то им нащупав (факел совсем погас), я рубанул в том же месте левым.
Индейцы знали, что обходить меня было чревато, поэтому держались позади меня. А я работал только кистевыми и локтевыми движениями. Буквально выковыривая противников. Несколько раз по мне прилетало, но, благодаря активной защите и скорости вращения палашей, не критично, хотя стала неметь левая нога. В бедре…
— Вперёд! — крикнул я, и, отступив назад, сунул левый палаш под правую руку и тронул рукой бедро. Так и есть. Фартук пробил чей-то меч, вероятно задев и ногу. Плохо. Всё ещё только начинается, а я уже ранен. Старею, — подумал я.
Наверху снова замелькали отсветы факела и оказалось, что тупи добивают двоих. Они выучились работать тройками против двух, или двойками против одного. Эффективность была сумасшедшей. Три-четыре, удара и противники падали.
Тройкой хорошо было рубиться против многих в толпе, прикрывая спины и проворачиваясь, передавая одного противника друг другу. В относительной узкости башенного пространства круговерть не получалась, зато система «два на один» работала отлично. Один атаковал верх, другой — низ.
Пять или шесть лежали на трапе в разной степени целостности, но все тяжёлые. Кровь текла по трапу рекой. И моя тоже, кстати.
Подтянув «подпругу» на левой ноге, я перетянул бедро и захромал наверх. Вниз пролетело ещё два тела. У меня имелось целых пятнадцать выстрелов в капсюльном револьвере. Три барабана по пять патронов. Наконец-то сбылась «мечта идиота». С появлением капсюлей, которые вставлялись в барабан со стороны бойка, появились снаряжённые бездымным порохом и пулями барабаны револьверов.
— Пропусти! — крикнул я и просунул руку между Марком и Сэмом. Мы стояли на последнем лестничном «пролёте» и с крыши башни на нас смотрели удивлённые пушкари.
Я выстрелил раз, другой.
— Не стреляйте! — крикнул кто-то из них, а двое повалились прямо на нас.
Громыхнуло где-то вдали. Рой картечин пролетел над люком и крик резко прервался.
Наши, — подумал я и, выглянув наружу, рванул шнур фальшфейера.
Картонная трубка зашипела и вскоре выбросила сноп красного огня. Недолго думая, я, помахав рукой с огнём несколько раз, насадил его на копьё, которое воткнул в деревянную площадку башни.
Темень стояла кромешная. Тонкий месяц скрылся в тучах, защитники города факелов почти не зажигали и яркий огонь над башней горел словно путеводная звезда. Такой же огонь загорелся над башней Санчеса. И над крепостью раздался дружный рёв:
— Алга!
И с той, и с другой стороны стены. Значит на прорыв пошли наши ногаи.
Глава 22
Мне
Взятие нами башен на общий ход боя, как мне кажется, особо не повлияло, но битва складывалась из малых побед. Там кусок стены захватили, там башню, там отбили переулок и дом. Мы сделали свою часть общего дела.
Санчес, разведав обстановку в крепости, вернулся в лагерь на правый берег Казанки, взять небольшой отряд «влатанных» индейцев и снова ломануться в город. Он знал, что надо было делать.
Сапёры укрепили деревянные мостки через реку, по которым уходили отряды, возвращались из пролома раненные, и занялись расчисткой поля боя от тел павших, складывая их на повозки. Тела увозились к огромной, заранее выкопанной, яме, где выгружались.
Обрядом погребения заведовали похоронные бригады, руководимые индонезийскими, яванскими шаманами и уполномоченными мной представителями тупи и гурами. Они, отбирая среди погибших воинов «своих», оказывали павшим подобающие им почести и проводили соответствующие ритуалы.
Лезть в пекло городского боя не имело смысла, и мы с Мигелем снова вернулись на уже очищенную от врагов и их тел стену казанского кремля, и расположились на ней, как наблюдатели.
Сразу под нами находился ханский двор, хорошо освещённый факелами. Он был огорожен собственной стеной с башенками, внутри которой располагался фонтан с садом и сам ханский дворец. Не сказать, что основная битва проходила там, но там точно скопилось больше всего защитников, которые строили и строили «крепость» из своих тел.
Наша «санитарная» команда уже в который раз разбирала образовавшиеся «завалы», собиравшиеся всё ближе и ближе к ханскому дворцу.
В самом кремле битва уже стихла и переместилась в средний город, а потом и в посад, ворота которого были взяты нападающими, прошедшими по стене и открыты изнутри.
Я разослал посыльных к воеводам с приказом: «победу не форсировать и людские ресурсы зря не „жечь“», поэтому Казань пала только к полудню. Последними сложили оружие защитники мечети.
Соблюдая традиции я, в сопровождении визирей и полководцев, торжественно, под бой барабанов и звуки труб и дудок, вошёл в город через ворота, для чего пришлось обойти город с внешней стороны.
В городе кровь засыпали песком, но собрали его в кучи. Кучи песка и снега стояли по сторонам улицы, и мы шли мимо них, как мимо жертвенных костров, горящих холодным и кровавым мертвенным огнём.
Сафа Гирей, год назад изгнанный пророссийскими бунтовщиками из Казани, горделиво стоял у входа в ханский дворец, построенный когда-то давно его дядей Сахиб Гиреем. Хан считал, что ему есть, чем гордиться. Он не прятался за спины своих воинов и одним из первых ворвался в город. В руках бывший хан держал жёлтый флаг казанского ханства.