Араб у трона короля
Шрифт:
— Я, на всякий случай, разошлю своих ночных охотников и расставлю слухачей по стенам, — уведомил Санчес.
— Делайте, что следует, а я на вечерней зоре попытаюсь что-нибудь поймать в озере. Грех не воспользоваться моментом.
Октябрь на Волге золотой, и в плане осенней окраски деревьев и в плане заготовок. Температуры днём редко поднимались выше десяти, а ночью опускались до пяти градусов. Случались ночью и заморозки до минус пяти. Самое благоприятное время для заготовки рыбы вялением и копчением из-за, практически, отсутствия мясной мухи.
В
Сомы предпочитали рыбную муку, а я предпочитал выуживать в старицах Дона гигантских сомов. Решил закинуть снасти и здесь. Сомовьи бойлы «работали» и на других крупных рыб.
Смеркалось, когда я вдруг почувствовал удар в спину, и день для меня погас раньше положенного часа. Спиной я был повёрнут к северу и с той стороны нападения не ожидал.
Моё тело опустилось в воду, но сильные руки подхватили меня и поддерживая голову над водой, повлекли за собой, к противоположному берегу, занятому ногаями. Но я этого уже не видел. Зато видели индейцы тупи, которые были отосланы мной подальше, чтобы не мешали релаксации. Но, к сожалению, они оказались не из моряков, а из сухопутных, которых нам так и не удалось научить плавать.
Как потом рассказывали, моё тело двигалось с такой скоростью, словно меня утащила акула. Был однажды со мной и такой случай, когда я не захотел отпускать загарпуненную добычу. Но сейчас это была всего лишь многовесельная лодка, прошедшая каналом из Волги. Запрет на проход перетоком судов мы ведь не вводили. Вот ногаи и воспользовались нашей оплошностью, поднявшись в озеро и пройдя по-над его северным, старым, заросшим камышом берегом.
Сознание возвращалось неохотно. Мне даже мнилось, что я снова упал за борт судна и борюсь с океанскими волнами. Однако вода, попадавшая в горло, не имела солёности, и моё сознание улетело к озеру на острове Лангкави. Вода была намного холоднее и сознание унеслось в моё детство, в момент, когда я тонул, провалившись под лёд при катании на коньках. На этом моё сознание притихло, и я его потерял совсем.
— Он очнулся, — проговорил кто-то по-тюркски и я понял, что это сказано обо мне.
«Странно», — подумал я. — «Кто у меня дома может так говорить?».
Открыть глаза я не мог. Мешала какая-то повязка. Постепенно сознание возвращалось и пришло понимание: «кто я», и «где я».
— Очнулся!? — Переспросил другой. — Потащили его к Шейх-Мамаю.
Руки, связанные за спиной в локтях, хрустнули в плечах и левое прострелила острая боль. Невольно вырвался стон. Который я пытался сдержать сквозь стиснутые зубы. Ноги попытались оттолкнуться от земли и помочь телу встать и пойти, но тащили меня быстро и ноги не смогли найти опору.
— Я сам пойду, — простонал я по-тюркски.
— О! Это не русич! — Воскликнул один.
— Они тоже по-нашему научились говорить. Помнишь того пленника, что у нас выкупил Сахид Герей? Тот лучше нас лопотал. Да хоть и не русич. Этот, тоже одет, как жирный гусь. Перстни одни чего стоят. Наверное — визирь шахиншаха.
Мне захотелось крикнуть, что я сам шахиншах, но потом передумал, вдруг поняв, что это может быть чревато.
Меня дёрнули вверх, поставив на ноги, и толкнули в спину. Едва не упав, я быстро заперебирал ногами, опасаясь споткнуться о камни. Слышалось лошадиное ржание и переругивание ногаев. Вскоре меня одёрнули. Вероятно, за верёвку, привязанную за руки.
— Доложи Шейх-Мамаю, что мы пленили османского визиря.
— Где вы его взяли?
— Не твоё собачье дело! Доложи!
— Зато моё это дело, — раздался совершенно спокойный голос. — Где вы его взяли?
— На том берегу, уважаемый Ак-Кубек.
— И сколько вы за него хотите? Бия всё равно нет. Он объезжает захваченную арабскую кобылку.
— Мы тогда потом придём, — раздался нерешительный голос одного из моих похитителей.
— Вы оставите его здесь, а бий решит, как вас наградить. Или вы забыли, что все пленники принадлежат Шах-Мамаю? Если это визирь, то если он умрёт, умрёте и вы. А если вы ему сломаете руку, сломают и вам. Вы и сейчас не особо с ним церемонитесь, а бий этого не любит. Так что, оставляйте и проваливайте. Приходите завтра. Да! И развяжите ему глаза!
Повязку с моей головы сдёрнули, не особо церемонясь, едва не содрав с затылка скальп.
Я машинально выругался.
— Урус?! — Спросил меня пожилой ногайский начальник, которого называли Ак-Кубек.
Не зная, что говорить, я промолчал.
— Так ругаются только урусы. Я много раз слышал, — рассмеялся Ак-Кубек.
Уже стемнело, и мы стояли в свете потрескивающих факелов.
— Так кто ты, урус?
— Меня зовут Пётр Шиловский, — назвался я своим «русским» именем и замолчал.
— Урус? — Спросил ногай.
— Урус, — вздохнул я.
— Чего так тяжко вздыхаешь?
— Сожалею, что не визирь. Что взять с бедного уруса, живущим на содержании хана.
— Хана, — удивился ногай. — Здесь крымский хан?
— Нет! Крымского хана тут нет, здесь войско шахиншаха.
— Значит тут и правда войска шахиншаха Араби? — Удивился Ак-Кубек. — И он, действительно, шахиншах?
— Да.
— Но ведь это титул персов! Причём тут османы?!
— Араби захватил Персию.
— Не может быть?! — Ужаснулся Ак-Кубек и, не услышав от меня продолжение, воскликнул:
— Но он не сверг Тахмаспа! Я удостоился чести быть принятым шахиншахом Тахмаспом в столице Персии Казвине тем летом.
Ак-Кубек обращался не ко мне, а к окружавшим его богато одетым ногаям. И обращался, важно и со значением произнося каждое слово.
— Ты лжёшь, урус. И тебе следует отрезать язык.
— Я тоже встречался с шахиншахом Тахмасипом в Казвине. Только на три года раньше тебя. Я не стал отбирать у него титул шахиншаха Персии. Мне не нужна Персия. И он помог мне захватить Османскую империю. И Шахиншах Тахмасип скоро сам придёт сюда помогать мне завоёвывать Московию. А шахиншахом зовут меня мои шахи, чтобы не путаться, так их у меня много. Сам я называю себя Пётр Арабский, или просто — Араби.