Арабские поэты и народная поэзия
Шрифт:
В метафорическом употреблении слово бахр встречается часто: у Абд ал-Ваххаба аш-Шарани «море единения» с Аллахом [160, с. 214-216], у Ибн ал-Фарида «море знаний» [251, с. 108], «море любви и дружбы» [251, с. 2], у Ахмеда Рами «море дум» [200, с. 96], «море печалей» [200, с. 328]. Так же употребляются слова йамм «море», нахр «река» и т. п.: йамм ал-хулуд «море вечности» [240, с. 37] , нахр ал-хайат «море/река жизни» [200, с. 33]. Слово «море» встречается и во мн. числе — бихар: бихар ас-самт ас-сауда’ «моря/океан черного молчания» [217, с. 28], бихар ад-дам‘ «моря слез» [115, с. 3] и др.
Ночь как символ тайны. Особый символический смысл приобретает в поэзии ночь (лейл), которая считается временем мистической интуиции, оживания подсознательных образов, проявления творческой индивидуальности, временем мистической власти высшей силы или природы над человеком и временем его стремления к единению с ней, ощущения диалектического единства жизни и смерти, слияния человека и природы.
Атрибуты ночи — звезды, луна, созвездия. Вот, например, стихотворение Ахмеда Рами «О, звезда»:
О, звезда, почему ты мерцаешь там Среди облаков, когда ночь так тиха? Я не сплю вместе с тобой, и душа моя стремится к тебе. Приходит ночь, и ты совершаешь свой путь среди облаков. Я не сплю, и все думы мои о любви. О, звезда, когда ты покажешься мне. Просветлеет душа и радость ко мне придет. Тебя прошу, пусть будет счастливой моя судьба, Пусть снова увижу ту, кого так люблю. Когда же ты снова исчезнешь с глаз моих, Мрачнею, будто рядом стоит призрак беды, И темной ночи уже не вижу конца.[200, с. 318-319]Содержание этого стихотворения Ахмеда Рами связано с влиянием на поэта суфизма, пантеистической философии и с мистическими настроениями.
Суданский поэт романтического направления Хамза ал-Малик Тамбал посвящает ночи в своем стихотворении «Ночь и день» следующий отрывок:
Солнце закатилось за горы, и засиял полумесяц. Мир вокруг — точно туманный сон. Мир — точно царство теней. И я точно тень в этом мире. Не все ли равно — где я, Ведь неизбежна смерть. Вдруг полумесяц скрылся, молнии разбушевались, Тучи сгустились, как говорят, скучились тучи, Ветер неистов, он засыпает песком. Ломает деревья, словно клинки мечей. От грохота грома я дрожу и оглох. Небо огнем полыхает, а на земле — поток. В битвах природы, знаю, рушатся горы, Но как самому от лютости этой спастись?Исследователи произведений поэта отмечают влияние на него прославленного Абу-л-Ала ал-Маарри (X-XI в.) [216, с. 7]. Все творчество Хамзы ал-Малика Тамбаля пронизывает мысль, что смерть является первой реальностью бытия, оборотной стороной жизни. Это ощущение поэта можно связать с его романтическим настроем, при котором ощущение смерти приравнивается к ощущению жизни [216, с. 8]. Ему близки стихи ал-Маарри, который утверждал, что «покой смерти — это сон, когда тело отдыхает, а жизнь подобна бессоннице» [216, с. 8].
Ночь символизирует мистическую власть высшей силы, природы над человеком, зыбкость бытия, неощутимость грани между жизнью и смертью, спиритуальное, духовное озарение человека в единении с природой. Это четко прослеживается в рассмотренном стихотворении Хамзы ал-Малика Тамбаля.
Небезынтересно, что мифические представления семитских народов о ночи и о духе ночи (в Библии он назван Лилит — ночь) также связаны с представлением о жизни и смерти. Как пишет А. А. Папазян в статье «О роли Лилит в еврейской легенде о сотворении», «в еврейской книге «Алфавит бен Сиры» среди множества аггадических сюжетов встречается легенда, не попавшая в Талмуд, о том, что Лилит была первой женой Адама» [104, с. 86]. И далее: «Эта легенда была исключена из Талмуда: она не могла быть принята иудейскими богословами. Однако представление о том что злое, плотское начало в человеке происходит от первой женщины — Лилит, можно найти и в Талмуде… В Талмуде неоднократно говорится о том, что все злое, демоническое, всякое колдовство происходит от женщин. Демонической природе женщины и женского элемента в космосе уделяет большое место каббалистическое учение… В учении мандеизма женское начало — «Мать» — носит двойственный характер: в своем высшем аспекте она — божественная Мать, продолжение Отца (ср. Ева — из ребра Адама), она мать всех духов жизни и света. Но она также — Мать-Земля, она земная, она есть все то, что тянет обратно к земле… она — демон, союзник и мать планет, она рождает и вскармливает своих детей, но она же их пожирает… Вероятно, в некоторых кругах евреев, близких к гностикам, подобное представление о двойственном характере первой матери выразилось в раздвоении этого образа на Еву и Лилит» [104, с. 86-87].
Можно продолжить мысли А. А. Папазян и отметить, что в противопоставлении Ева (жизнь) — Лилит (ночь) Лилит отождествляется со смертью, в мистическом единении человека с природой, с высшей силой приравнивается ко сну и отдыху. У арабов эти общесемитские мифические представления реализуются во множестве стихов, описывающих развалины и над ними демонов ночи. Любопытна одна легенда, приводимая в хронике (“Та’рих ар-русул вал-мулук») ат-Табари и, можно полагать, в модифицированной форме сохранившая отголоски сказаний о сотворении мира: «…вот Абдаллах (отец пророка Мухаммеда.— О. Ф.) вошел к жене, которая была у него вместе с Аминой бинт Вахб ибн Абд Манаф ибн Зухра, после своей работы, и на нем были видны следы глины. Он позвал ее к себе, а она помедлила, потому что увидела на нем следы этой глины. Тогда он ушел от нее, вымылся, счистил с себя это, затем направился к Амине (Ибн Хишам добавляет, что когда он проходил мимо той жены, она позвала его, но он отказался.— О. Ф.). Он вошел к ней, овладел ею и стала она беременна Мухаммедом (да благословит его Аллах и приветствует). Затем он зашел к той своей жене, говоря: «А ты хочешь?» Она ответила: «Нет. Когда ты заходил ко мне, у тебя между глазами была звезда. Ты позвал меня, но я воспротивилась, тогда ты пошел к Амине, и пропало это» [184, сер. 1, с. 1079; см. также 195, т. 1, с. 145].
По-видимому, в этом рассказе находят отражение древнеарабские сказания о сотворении первого человека из глины (Абдаллах был занят работами с глиной), о праматери людей и добром начале — жизни (Амина — Ева), и о второй жене прародителя людей — злом начале, не несущем жизни (вторая жена Абдаллаха—Лилит). Имя первой жены Абдаллаха Амина имеет значение «находящаяся в безопасности, в мире, уверенная в своем спасении». С этим словом связан термин иман «вера» или «приобретение уверенности в своем спасении» [107, с. 63], который употребляется наряду со словом ислам, имеющим первоначальное значение «приобретение уверенности в безопасности, в мире», а затем переосмысленном как «предание себя богу, покорность богу». Жизнь, по-видимому, связывалась с безопасностью, покоем, миром, спасением, которые дарует высшая сила. Еще Ф. Энгельс писал, что «еврейское так называемое священное писание есть не что иное, как запись древнеарабских религиозных и племенных традиций, видоизмененных благодаря раннему отделению евреев от своих соседей — родственных им, но оставшихся кочевыми племен. То обстоятельство, что Палестина с арабской стороны окружена пустыней, страной бедуинов, объясняет самостоятельность изложения. Но древнеарабские надписи, традиции и Коран, а также и та легкость, с которой распутываются все родословные и т. д.,— все это доказывает, что основное содержание было арабским или, вернее, общесемитским, так же, как у нас с «Эддой» и германским героическим эпосом» [7, с. 210].
Не только поэты суфийского и романтического направлений воспринимают ночь как время мистической власти природы, высшей силы над человеком, у арабских поэтов-реалистов тоже встречаются подобные описания ночи. Вот стихотворение Мубарака Хасана ал-Халифы, поэта реалистического направления:
Ночь в горах — лабиринт, тени небытия. Возвращается повесть страдальца эхом раскаянья. И сам злой дух (ал-гул, 5) по краю бездны блуждает, Отравлены стрелы его и глаза как жаровни, горят, От дыхания его застывают уста, каменеет взгляд. Злой дух наполняет и землю, и темное небо. Он питается плотью живою и кровью живой. Но и он не в силах прервать бег ручья и рев водопада, Заглушить шорохи трав и легкую поступь газели, Порывы свежего ветра и бег моего свободного сердца, Что спешит сквозь пространство и время (фи-з-заман ва-л-макан, 6) все вперед и только вперед. Злой дух не запретит душе бродить по ущельям, Упиваясь светом луны и касаясь облаков.Традиционную пессимистическую романтическую картину ночи Мубарак Хасан ал-Халифа взрывает мощным потоком оптимизма, веры в жизнь, в то, что смерть и злые силы отступят.
Описание ночи в арабской поэзии, прежде всего романтической и суфийской, близко к образам народной поэзии, фольклора, древней бедуинской касыды. Картины ночи, пустыни, звезд, останков кочевья, развалин постоянно встречаются в древних арабских касыдах и песнях [ср. 136, с. 20; 17, с. 25, 32, 38, 42, 47, 64, 74-75, 95, 102-103, 164, 184, 188, 201; 159, с. 180, 190, 195, 199-202, 208, 214]. В египетском фольклоре широко распространены песни с припевом «йа лейл, йа ‘айн» («о ночь, ах очи»). Среди тунисских народных песен имеется, например, такая: