Арабские поэты и народная поэзия

Фролова Ольга Борисовна

Антагонист лирического героя, вредитель, недоброжелатель, соперник, изменник

Данная группа включает в себя следующие единицу:

‘азул — порицающий, порицающая, разлучник, соперник, хулитель, упрекающий, укоряющий;

‘азил — те же значения, мн. ‘авазил, ‘уззал, ‘уззал;

‘азул ал-байн — разлучник;

гураб ал-байн — ворон разлуки;

ракиб — соглядатай, соперник;

хасид — завистник, мн. хуссад (хасад — зависть);

хасуд — завистник;

дидд — противник,соперник;

ваши — клеветник, соперник, доносчик, ябедник, сплетник, мн. вушат, вашуна / вашина;

ха’ин — изменник, предатель;

ма’ил — склоняющийся [к измене], уклоняющийся [от любви], уходящий, изменник;

каших — враждебный, злобный, мн. кашихуна/кашихин;

‘адувв — враг, мн. а‘да’;

гул — злой дух;

‘атиб — упрекающий;

насих муриб — коварный советчик;

ла’им — порицающий, упрекающий, хулитель (лама — порицать).

Чувства антагониста:

бугд — ненависть;

курх — отвращение.

В словарях арабского языка, а также в двуязычных словарях часто

не приводятся значения ряда слов, характерных для поэтического языка арабской лирики. «Слово в стихе,— пишет Ю. М. Лотман,— это слово из естественного языка, единица лексики, которую можно найти в словаре. И тем не менее оно оказывается не равно самому себе. И именно сходство, совпадение его со «словарным словом» данного языка делает ощутимым различие между этими — то расходящимися, то сближающимися, но отделенными и сопоставленными — единицами: общеязыковым словом и словом в стихе… Слово в поэзии «крупнее» этого же слова в общеязыковом тексте… Поэтический мир имеет… не только свой список слов, но и свою систему синонимов и антонимов» [88, с. 85-87]. Например, словарные значения слова ма’ил (субстантивированное причастие от глагола мала) связаны с «склоняться, наклоняться; питать склонность, симпатия (с предлогом ила); покровительствовать, относиться сочувственно; заворачивать, заходить; отправляться, направляться; вести, отвести; прислоняться; чувствовать антипатию, враждебность (с предлогом ‘ан), отклоняться, отходить, отворачиваться». Здесь функцию русских приставок с и от выполняют соответственно предлоги ила и ‘ан, однако в поэтических текстах эти предлоги часто оказываются опущенными, и тогда смысл слова выявляется только в контексте. Обычный сюжет арабских лирических песен и стихотворений — несчастная любовь, жестокость возлюбленной и измена, соответственно глагол мала даже без последующих предлогов приобретает специфическое для лирической поэзии значение «отходить, отворачиваться, чувствовать антипатию, изменять». Причастие действительного залога от глагола мала — ма’ил, мн. ма’илун, и прилагательное амйалу, мн. мил, в словарях обычно приводятся со значениями «склоняющийся, наклонный, покатый» [22, с. 777] или «более склонный к чему- либо», а также «трусливый, робкий; безобразный, гадкий; бесчестный; мерзкий» [169, т. 2, с. 638]. На основании этих словарных значений названные причастие и прилагательное в поэтических текстах получают значения «склонный к измене в любви», «изменник». Например:

Она угощала меня свежим хлебом и рыбой. Бойся изменников (мил, 4), знаю характер изменчивый твой. Меч обожания длинен, достигнет и рассечет. Ни деньги тебя не спасут, не спасут и мольбы. [115, с. 10] Только вчера, о люди, вы сказали: «любимые (ахибба, 2) нам» И мы с удовольствием вас в брачных бумагах своих записали Теперь же, когда открылись ваши низкие мысли, Сердце мое навек отвратилось от вас. Из наших бумаг изменников (майлин, 4) вычеркнул я. [115, с. 18]

В. Спитта-бей переводит слово ма‘илин на немецкий язык, как Wankelmuthigen «нерешительные, колеблющиеся» [182, с. 489], однако контекст подсказывает, что здесь следует употребить более категоричные по смыслу слова «бесчестные, изменники». В некоторых случаях это значение слов мала, ма‘ил, амйал выступает совершенно отчетливо:

Забыть тебя? Пустые слова! Забыть тебя? О боже! Невозможно! Никогда! И не подумаю даже. Не мыслю, чтоб сердце мое изменило (мала, йамилу [11] , 4), Кого-то другого потом полюбило. [208, с. 1]

11

йамилу — форма настояще-будущего времени глагола мала.

В современной суданской поэзии встречается такое же употребление этих слов, например, у поэта Мухтара Мухаммеда Мухтара:

О любимый (хибб, 2), ты со мной связь (васл, 1) прервал (сарама, 3) Из-за злобных наветчика (ваши, 4) слов. Ты оставил (джафа, 3) страдальца (му‘анна, 3) влюбленным (сабб, 3), Увлеченного (муграм, 3) так, что сгорел бы он от любви, Если б не слезы (дам‘, 3) его. О красавец (джамил, 2), ты изменил (мала, 4) и ушел. Я лишен твоей близости (курб, 1) и любви (васл, 1). Что тебя увело? Шалость или кокетство? Ты забавляешься тем, кому любовь (хубб, 1) твоя не отрада. Ты в блаженстве (на‘им, 1), в прохладных чертогах И забыл обо мне. Когда б ты был верен и добр, Не стал бы слушать наветчика (ваши, 4) лжи, что тебя от меня отдалила. [275, с. 28]

Словари не указывают специфических значений и других слов данной группы, выступающих в контексте поэтических произведений. Так, слово ‘азул согласно словарям означает «постоянно упрекающий, хулитель» [22, с. 506]. В поэзии оно, сохраняя свое основное значение, получает и новое — «соперник», отмечаемое только «Дополнением к арабским словарям» Дози [169, т. 2, с. 108]. Слово ракиб переводится как «стоящий на страже, наблюдатель, надзиратель; соглядатай» [22, с. 302]. В куртуазной европейской поэзии трубадуров этот персонаж трансформируется в «ревнивого мужа» [94, с. 90, 159], а в персидской получает значения «страж», «соперник» [104, с. 208]. Значение «соперник» у этого слова прослеживается и в арабских поэтических текстах. Слово ваши имеет перевод «доносчик, ябедник, клеветник, сплетник, наветчик». В поэзии трубадуров персонажем, аналогичным этому, является lausengiers «льстец-клеветник», о котором М. Б. Мейлах пишет следующее: «Обследование нескольких сотен случаев употребления этого термина в песнях трубадуров приводит к выводу, что речь может идти лишь о совершенно фиктивном антикуртуазном корреляте куртуазных персонажей, обладающем ограниченным набором функций, которые в целом сводятся к разрушению любви… Проблема «клеветника» имеет, однако, еще один, как бы положительный аспект. Льстец-клеветник, постоянно угрожая разрушить любовь клеветой и доносами, может исполнять чисто структурную негативную роль, одновременно при этом как бы актуализируя эту любовь в свете нависшей над ней опасности… Клеветники персонифицируют в поэзии трубадуров препятствия, возникающие на пути истинного влюбленного, которые отдаляют куртуазную любовь от ее осуществления и тем самым сохраняют ее силу. Можно сказать, что если бы клеветников не было, то их следовало бы выдумать… сами трубадуры сознавали системный характер этого персонажа, обусловленный всей структурой куртуазного универсума» [94, с. 114-115]. Эти выводы вполне сопоставимы с теми, которые следуют из наблюдения над арабской лирической поэзией. Следует заметить, что близость характеристик куртуазного универсума у трубадуров к системе арабской любовной поэзии свидетельствует о несомненной их связи, следовательно, и о влиянии арабской поэзии и философии на трубадуров, на поэзию европейскую.

Наличие персонажа «вредитель» в лирической арабской поэзии, как пишет Б. Я. Шидфар, наводит на мысль о непосредственной связи любовных стихотворений газаль с эпосом: «вредитель» имеется в волшебных сказках разных народов [159, с. 219]. Так, у всех народов широко распространены сказки о чудесном противнике, которого герой побеждает, после этого женится на освобожденной им девушке, принцессе, царевне, при этом герою помогают чудесные помощники. Основные персонажи в арабских народных песнях и арабской лирике тоже таковы: герой, предмет любви, противник, помощник (об этой категории персонажей будет сказано ниже). В арабских песнях и стихотворениях об антагонисте, противнике, вредителе четко прослеживается нравоучение, они не лишены дидактического момента, что роднит лирическое произведение с народной сатирической, морализующей сказкой или басней. Здесь суть нравоучения обычно такая: «Тот, кто поверит и последует совету вредителя,— раскается, ему будет нанесен вред» или: «Тот, кто покидает любимого или любящего человека ради развлечения с другим, поступает неправильно и раскается».

Приведем примеры из классической и средневековой лирики — из стихов Меджнуна:

Что ж, возможно, сплетники (вашуна, 4) скажут, Что я пылаю любовью (‘ашик, 3) к тебе. Да, они правы — моя любовь (хабиба, 2) — ты, Даже если другим ты и не нравишься. [196, т. 2, с. 61]

Из стихов Абу-л-Фараджа ал-Вава Дамасского:

Дай мне, приятель, вина — красного, как огонь! Забудь, что твердят ханжи (‘азул, 4). Разве не видишь, как ночь победила зной и свежий ветер повеял? [70, с. 313]

Из маввалей Йусуфа ал-Магриби:

Прошу, Аллах, завистника (хасуд, 4) порази, Ибо из-за него разрушился наш союз.Между нами был мир, а обернулся войной.Завистника, порицающего (лама, йалуму, 4) и поутру, грыжей, Аллах, порази. [89, л. 51]

Аналогичные примеры мы находим в современной лирике на литературном и разговорном языках. Из стихов Ахмеда Рами:

О тот, благосклонность (рида’, 1) которого только мечта, И бессонница (сухд, 3) из-за него — тоже мечта. Даже охлаждения (джафа’, 3) его я теперь лишен (махрум, 3). Но пусть были бы долгими горькие дни: То было прекрасное время — завистник (хасид, 4) был и соперник (‘азул, 4). Теперь ушел мой завистник (хуссад, 4) и скрылся куда-то соперник (‘авазил, 4). Я, глупец, погасил огонь (нар, 3) и остался во тьме. О ты, кто с легким сердцем принял разлуку (би‘ад, 3) со мной! Ум мой в смятенье (ихтар, 3): Уж не буду я счастлив свиданьем (виcал, 1) с тобой, И слез не пролью при разлуке (хаджр, 3). Ах, терзают мученья (‘азаб, 3), утрата (хирман, 3), И не сплю (сахран, 3) я ночей. А ты, словно призрак (тайф, 2), бродишь рядом со мной. Изнываю от страсти (ваджд, 1) в бесплодной тоске, И часто потоки слез бегут по щекам моим (дам‘и ‘а-л-худуд джари, 3). [200, с. 284]