Арахно. В коконе смерти
Шрифт:
– Чего семеро?.. одного козлят? – растерянно предположил Толик. Он и вправду не помнил, как в оригинале заканчивалась пословица.
– Воистину!
Весна, которая не так давно, казалось, вступила в свои права, теперь добровольно от них отказывалась. С неба то лило, то сыпалось. В рукава, штанины и за шиворот задувало. Под ногами хлюпало. В душе пело.
Толик, хоть из-за коньяка и теплого приема у Щукина холода пока не чувствовал, на всякий случай застегнул куртку на все пуговицы и перебинтовал шею колючим мохером.
– Я тут одно местечко знаю, – грея пальцы табачным дыханием, проговорил Борис. – Ресторанчик небольшой – милый, уютный… – И даже название сказал, но Толик ему не поверил. Ну не зарегистрировать такую торговую марку в Москве, поскользнуться ему на месте!
– Да, надо бы обмыть такое дело, – согласился Анатолий, которому нерусские деньги с непривычки жгли карман. Впрочем, в первом же обменнике неулыбчивая девица дала ему за один портрет Франклина тридцать две открытки с видами Большого театра, на редкость однообразными, которые карман уже не столько жгли, сколько распирали.
– А ты заметил, какая у Щукина рука волосатая? – на ходу спросил Толик.
– Ты в смысле блата? – уточнил Борис. – Лохматая, иначе говоря, лапа?
– Да нет, я в смысле гормонов. У него же руки как у хоббита ноги. Что, правда, не заметил?
– А-а, волосатая… – пренебрежительно повторил Оболенский. – Это что! А вот ты, например, обратил внимание, сколько их у него?
– Чего, рук?
– Да, да, верхних конечностей.
– То есть? – насторожился Толик. – Одна точно на месте. Вторая, вроде, тоже не протез.
– Одна, вторая… А шесть не хочешь? – огорошил вопросом Борис и оживленно заговорил: – Я ведь тоже, если честно, не сразу заметил. Только когда он в сейф за коньяком полез, спиной к столу повернулся, а на столе-то рюмки стояли. Ну, он одну возьми да и зацепи по нечаянности полой пиджака. Рюмка набок-и покатилась, но только докатилась до края, как из-под полы лапа волосатая высунулась, правда мелкая какая-то, рудиментарная, наверное, и – хвать! Тут он, Василий, отчества не помнящий, обернулся посмотреть, не заметил ли кто. В одной руке у него бутылка, в другой мой гонорар, а рюмка-то, получается, за спиной – в третьей? Он ее, конечно, сразу выронил, не пожалел богемского стекла, но смутился весь, лицом опомидорел – в общем, стал Божий Василек краснее мака. Смотрит в глаза – жалобно так, будто просит: «Боренька, не выдавай, а!»
– А ты?
– А я… Кивнул с пониманием. Мне-то что? С руками или без рук, лишь бы оплату не задерживал.
– А почему ты сначала сказал, что рук было шесть? Видел-то только три.
– Так… где три, там и шесть. По индукции.
– Врешь! – убежденно сказал Толик.
– Да нет, концепцию обдумываю. А? Чем не сюжет?
Борис вздохнул и следующие пару кварталов сам себе объяснял чем. Не та, понимаешь, установка. Тут ведь, как у Кашпировского, нужна установка на добро. А какого добра ждать от злобного паукообразного монстра? Никакого!
Одним словом: э-эх…
– Ты, часом, не в ментовскую столовку меня ведешь? – поинтересовался Толик, когда они прошли мимо десятого подряд припаркованного поперек тротуара белого «форда» с голубой полосой.
– Не-ет, – усмехнулся Борис. – Просто там в соседнем доме райотдел.
– Удобно. Если вдруг разбуянимся, далеко не повезут. Утром выпустят, тут же и продолжим.
Когда дошли до вывески, выяснилось, что сомнения Толика насчет названия заведения были не беспочвенны. На самом деле назывался ресторанчик вполне пристойно: «Старая мансарда». Просто, представляя его, Борис, шутки ради или для краткости, укоротил «мансарду» на средний слог.
Зашли. Первым делом Толик оценил антуражик и нашел, что атмосфера старой мансарды передана достоверно. Дубовые столы и облицовка стен. Коварные светильники под потолком в виде ярко освещенных окон, из-за которых посетителям, наверное, должно казаться, что солнце еще высоко и домой можно не торопиться. Какие-то вилы, ухваты и прочая деревенская утварь по углам, глиняные вазочки с букетиками злаковых, плотно увесившие стену подковки, серпы и другие забавные мелочи, без которых еще лет сто назад была немыслима жизнь сельского обывателя.
Мило, хоть в этом не обманул корнет, миленько.
Сели. Официантке за стойкой Борис издалека показал четыре пальца. Та уточнила что-то, сложив из пальцев решетку. Борис отрицательно покачал головой, прокомментировав для Толика:
– Фильтрованное пусть сама пьет.
Когда Алена – если верить бэйджику, на в меру оттопыренном нагрудном кармане – принесла четыре кружки «Пауланера», Боря попросил меню.
– Ибо, как говорится, не пивом единым человек что, поручик?
– Сыт, корнет?
– Фу, поручик! Постеснялся бы при даме… Вы уж его извините, Алена, груб и несдержан по молодости. А нам пока принесите… заказали по мелочи: гренки, два кокота в горшочке и сырные шарики, слишком горячие, чтобы ими жонглировать.
Чокнулись, так что вздрогнули от испуга пенные шапки.
– Первую, как водится, за предел допустимой концентрации? – предложил Борис.
– Лучше сразу за беспредел, – кивнул Анатолий и слизал с губ сладкую пену. Глянув на картонную подставку под кружкой, задумался, как бы увязать этот «Пауланер» с паутиной, пауками и прочим пау-пау… Но вспомнил, что временно на отдыхе, и отогнал подальше ненужные мысли.
Второй тост Толик поднял:
– За наши последние творческие успехи?
– За последние не будем, – возразил Борис. – Лучше, как летчики или моряки, выпьем за крайние.
– Ага, – развеселился быстро охмелевший Анатолий. – Тогда следующий тост будет за последнюю плоть.
– А вот этого не трожь, – строго нахмурился Борис и мимолетно взгрустнул о чем-то своем, фамильном.
Глава пятая. Аля
Давящая мрачность серых стен. Они нависают со всех сторон и сжимают голову словно тиски. Крупные камни, из которых они сложены, грубы и неотесанны. То же самое можно сказать о тех, кто несет здесь свою службу. Она почему-то не сомневалась в этом, хотя до сих пор общалась лично лишь с одним из служителей.