Аракчеев: Свидетельства современников

Коллектив авторов

Аракчеев с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям: ни на что постороннее не смотрит. Сперанский нередко смешивает и увлекается особыми уважениями.

Аракчеев решителен и любит наружный порядок; Сперанский осторожен и часто наружный порядок ставит ни во что.

Аракчеев ни к чему принужден быть не может; Сперанского характер сильный может заставить исполнять свою волю.

Аракчеев в обращении прост, своеволен, говорит без выбора слов, а иногда и неприлично; с подчиненным совершенно искрен и увлекается всеми страстями; Сперанский всегда является в приличии, дорожит каждым словом и кажется неискренним и холодным.

Аракчеев с трудом может переменить вид свой по обстоятельствам; Сперанский при появлении каждого нового лица может легко переменить свой вид.

Аракчеев богомол, но слабой веры; Сперанский набожен и добродетелен, но мало исполняет обряды.

Мне оба они нравились как

люди необыкновенные. Сперанского любил душою.

[Из автобиографических записей]

8 февраля 1862

Разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надобно разуметь под словом «карбонарии» и «либералы», и не могли понимать разговора людей образованных. <…> Трудно утверждать, чтоб какой-нибудь шпион из преданности был верен правительству.

Мудрено ли, что в таком положении дел Аракчеев был полезен как некоторое средоточие, знамя, которое видеть можно. Полиция наблюдала и за ним. Вот случай.

Я шел с ним по набережной Фонтанки. Вдруг указал он мне на одного порядочного человека. И когда сказал я, что в нем ничего не примечаю особенного, он ответил: «Смотри только на него». С приближением нашим щеголь поворотил в сторону и быстро вошел в мелочную лавочку. Это уже заметил и я. Граф пояснил, что вот и шпион, который за ним наблюдает. К тому прибавил: «Государь умен, истинный царь, это не значит, чтоб он в чем-нибудь мне не доверял, но ему нужно знать, где, когда, как и с кем меня видят, и полиция хотя без его приказания, но исполняет на всякий случай свое дело. Меня не так она любит, как свой долг» <…>

В России в это время, кроме Императора, едва ли кто так думал, хотя многие из страха и корысти развивали на деле эту мысль. Аракчеев слушал наушников, подобно диктатору Парагвая [437] , запретил строго въезд в свои Новгородские поселения и ограничил проезд чрез грузинское имение, но в системе шпионства он не был ни образцовым мастеровым, ни страстным дилетантом. Легко можно удостовериться, что в полиции он не имел никакого действия.

Данные. Повесть собственной жизни

437

Имеется в виду Хосе Родригес Франсиа (1758–1840), государственный секретарь правительства Парагвая с 1811 г., после победы антииспанского восстания в Асунсьоне и провозглашения независимости страны. В 1813 г. был избран консулом, в 1814 г. верховным правителем страны на три года (с 1816 г. пожизненно). Проводил политику изоляционизма: запретил иностранцам доступ в страну и свел к минимуму внешнюю торговлю.

<…> Граф Аракчеев имел обширную и непреклонную волю. Нелегко было достичь у него принятия не его собственной или не им самим требуемой мысли. Но единожды обнятого им предмета он уже не оставлял на ответственности предложившего и приуготовившего. Деятель был неутомимый, и хотя главное его предприятие, военные поселения, сильным общим мнением не одобрялось и было причиною неумолимого на него негодования, однако он, несмотря ни на что, и мерами слишком крутыми дал ему обширное развитие. Не наше дело одобрять или охуждать; мы заметим только, что такое дело принадлежит уже государственной науке, и под развалинами военных поселений скрывается драма времен Петра I, поучительнее и резче всех шекспировских и заставляющая обмыслить, не осталось ли чего-нибудь доброго от самого ее представления…

И. Р. Тимченко-Рубан [438]

Из воспоминаний о прожитом

Путь наш лежал через знаменитое село графа Аракчеева — Грузино. Здесь, как и везде при следовании на долгих [439] , мы остановились на постоялом дворе, чтобы пообедать и накормить лошадей. Хозяйка двора, женщина молодая, стройная, красивая, высокого роста, видя, что Мина Иванович [440] заказывает для нас обед более изысканный против обыкновенного приготовлявшегося у них для проезжающих, полюбопытствовала узнать, кто мы, откуда и куда едем. Брат Степан рассказал ей историю странствования нашего по белому свету со всеми подробностями.

438

Тимченко-Рубан Иван Романович (р. 1814). Из малороссийских дворян. В 1819 г. умер его отец, поручик Преображенского полка, после чего

матери пришлось хлопотать об определении детей на казенное обеспечение; в 1821 г. И. Тимченко-Рубан и его брат Степан (р. 1809) вынуждены были жить в семьях разных знакомых, ожидая зачисления в военно-учебные заведения. В 1822 г. они были отправлены из Петербурга в Харьковский кадетский корпус и по дороге оказались в Грузине, где в их судьбе принял участие А. После окончания Павловского кадетского корпуса Тимченко-Рубан служил там воспитателем (1839); с 1840 г. воспитатель в Полтавском кадетском корпусе; с 1865 г. командир кавказского линейного батальона. Отрывок из его мемуаров печатается по: ИВ. 1890. № 5. С. 343–347; № 6. С. 611–613.

439

Путешествие на долгих было дешевле, но занимало больше времени, чем езда на почтовых: лошадей на станциях не меняли, а давали им отдохнуть.

440

Мина Иванович — дворецкий в поместье Висленевых (о них см. примеч. 3 и 4).

Дня через три мы достигли деревни Висленева [441] , крайне удивя его дочерей неожиданностью приезда. По-прежнему зажили мы припеваючи. Наступил декабрь; приехал Висленев. День нашего выезда в Малороссию назначен на 16-е число. Последние дни проводили мы как-то невесело, с сознанием неопределенности нашей дальнейшей судьбы. Вдруг вечером 15-го числа в страшную метель со стороны мельницы, мимо которой пролегала большая дорога, послышался колокольчик. Звонок слышится все ближе и ближе, и к дому подкатывает курьер в крытых санях.

441

Висленев Василий Никитич — коллежский асессор, предводитель дворянства Боровичского уезда; у него в имении, селе Любытино, в 1822 г. останавливались братья Тимченко-Рубаны.

Курьера провели прямо в кабинет к Висленеву; там он отдал последнему запечатанный пакет, произнеся:

— От графа Алексея Андреевича Аракчеева!..

Страшно побледнев, старик протянул было ему дрожащую руку, но, не успев взять пакета, повалился без чувств. Изумленный курьер как стоял, так и остался, не трогаясь даже с места, чтобы позвать кого-нибудь. К счастью, двери кабинета не были прикрыты, и Мина Иванович, бывший в коридоре, первый поднял тревогу.

Испуганные барышни [442] бросились вместе с нами в кабинет, и скоро общими усилиями старик был поставлен на ноги. Бумага за подписью графа Аракчеева была такого содержания: «Немедленно с сим курьером отправить ко мне двух малолетних Тимченко-Рубанов; прислать и документы на них, буде таковые имеются».

442

Имеются в виду дочери Висленева, Ксения (в замуж. Мозовская; 1808–1831) и Наталия.

Через час все уже было готово к нашему отъезду. Благословляя нас, старик расплакался, разрыдались и мы, целуя руки нашего благодетеля.

Сели в кибитку и с места помчались во весь дух. Ночь пролетела незаметно Утром попросили у курьера позволения напиться чаю: не тут-то было! Так же любезно поступил он с нами и в обеденную пору. К вечеру мы приехали в Грузине страшно голодные. Нас поместили в ближайшем ко дворцу флигеле [443] . Следующий день, должно быть, был воскресный, так как тотчас после чая нас повели в дворцовую церковь.

443

В грузинской усадьбе между собором и главным домом располагалось шесть флигелей.

По окончании богослужения мы были приведены в приемный зал. Сюда к нам вышла знаменитая Анастасия Федоровна и, обласкав нас, объявила, что до приезда графа мы можем оставаться в том же флигеле, а к обеду нас будут звать во дворец.

Накануне праздника Рождества Христова приехал и сам граф. Анастасия Федоровна представила ему нас. Он поцеловал нас обоих в лоб, спросил, у кого и зачем мы были в Петербурге, но подробностями, как и зачем мы попали в Новгородскую губернию, граф не интересовался. Потом, обратясь к артиллерии полковнику Куприянову, граф поздравил его с новыми племянниками и предложил поместиться с нами в отведенном уже нам флигеле. Граф приказал, чтобы его архитектор занимался с нами чтением, чистописанием, арифметикою и рисованием, и, отпуская нас, присовокупил, чтобы к обеду мы ежедневно присылались к нему.