Аракчеев: Свидетельства современников
Шрифт:
Это правда, что всякая новизна имеет всех своими врагами; тут нужна стоическая настойчивость.
Наскучив бесполезною петербургскою жизнию, я порывался проситься к месту назначения; но граф все это откладывал под предлогом болезни Государя. Чтобы занять чем-нибудь праздный мой ум, он составил комитет и велел мне написать проект для будущего моего управления, не дав, однако ж, никакой идеи [470] . Признаюсь, я никогда не был так глуп, как при этом случае. Писать то, о чем не имеешь понятия; изъясняться во власти, которой не дано положительного, и тогда, когда граф не терпит другой власти, кроме своей, — это значило сказать ни то ни се. Мы взяли среднюю пропорцию, и как Старорусское поселение не имело ничего общего с другими, то мы ввели и предметы новые. Граф назначил день для слушания. Мы собрались у Клейнмихеля, и едва я прочел один параграф, граф закричал:
470
Он
— Что это вы написали? Такой вздор напишет у меня всякий писарь! Не правда ли, Петр Андреевич?
Клейнмихель, изъявляя знак, согласия, вторил: — Точно так, ваше сиятельство.
Граф: «Читай далее».
И после всякого параграфа было одно и то же повторение.
— Ваше сиятельство! Я признаюсь, что этот предмет слишком для меня нов и что я, не зная точного плана и воли вашего сиятельства, легко мог не постигнуть высокого вашего намерения. Но…
Граф: «Но надобно иметь тут (показывая на свой лоб), тогда всякое намерение будет ясно и понятно. Ты привык служить с такими начальниками, которые соглашались во всем, что ты ни напишешь. Нет, у меня, брат, не то. Я не Волконский! я выходок и красноречивых слов не люблю; да и тебе запрещаю говорить и писать красноречиво. Я все люблю просто и коротко».
Со всем тем проект прочли. Но граф изъявлял жалкую улыбку, какую изъявляет учитель ученику при чтении жалкого его сочинения. Комитет разошелся, а проект поступил к Самбурскому [471] . Он прибавил только вступление, но содержание и мысль остались те же. Стыжусь сказать, но этот труд совсем был напрасен. Это был кафтан пигмея, натянутый на великана. В нем только и осталось святого имя или подпись графа, а в прочем ни один параграф не шел к образу мною принятого действия. Спрашиваю, кто из нас был новее в образе понятия о поселении?
471
Самбурский Иван Фомич (1776–1854) — с 1815 г. чиновник особых поручений при А.; статский советник (1816), с 1821 г. служил при Штабе военных поселений. М. М. Сперанский запомнил его как «доброго и способного работника» (Дубровин. С. 362).
В день гнева я у графа не обедал, но вечером явился по установлению.
Граф, следуя своей системе и поминутно боясь бунта, употреблял некоего Морковникова в роде агента [472] . Этот злой человек сделал многих подозрительными… Морковников, по воле графа, привез депутатов от всех двенадцати волостей. Чтобы не сделать шуму в столице и не наделать гласными неудач, которых очень боялись и которыми в Петербурге ковали невыгодные толки, граф остановил их в Ижоре. С вечера приказано мне быть готову к дороге. Подвезли возок. Граф назначил место, где сесть ему и мне; мы уселись, и с нами поехал воспитанник его — Шумский. Подъехав к дому князя Лопухина, возок остановился. Граф с воспитанником пошел к князю, чтобы за один раз, как он говорил, сделать два Дела, то есть и съездить в Ижору, и представить воспитанника князю. Чрез две минуты граф воротился. Шумский пошел домой пешком, а граф сел ко мне в возок, где я его дожидался.
472
По-видимому, имеется в виду коллежский асессор Козьма Иванович Морковников, в 1810-е гг. городничий в Крестцах, а в начале 1820-х гг. — правительственный агент в Новгородских военных поселениях (приказание ему «обратить бдительное и обдуманное внимание на приезжающих из Петербурга в ваш край» содержится в письме императора к А. от 4 марта 1824 г. — Александр. Т. 2. С. 645). Морковников заслужил следующий отзыв А. (в письме к Маевскому от 7 мая 1824): «Я его знаю очень давно, с очень хорошей стороны, и он доказал уже свое усердие к службе Государю» (цит. по. Граф Аракчеев. С. 266).
— Ты знаешь ли, — сказал мне граф, — ведь это не наш брат; это гог-магог! Я, правда, не люблю их и почти никогда у них не бываю. Но, чтоб не сказали, что Аракчеев собака, я не мог отвязаться от его просьбы и должен был представить ему Шумского. Ведь у него всегда балы: надобно же молодого человека ввести в круг хорошего общества.
Дорогою граф принял веселый тон. Вот наш разговор. Я пишу слова его потому, что Аракчеев — историческое лицо России; но его знают только по отголоскам, а не по чувствованиям.
Граф: «Что обо мне говорят у вас в армии?»
— Удивляются всеобъемлющему вашему гению и неимоверным вашим трудам, которые вы посвятили отечеству; а несчастные благословляют ваше правосудие и милости.
Граф (сердито): «Россия глупа: надень на кого хочешь андреевскую [473] , она будет в пояс ему кланяться. Читал ли ты некрологию Уварова? Его едва ли не сравнивают с полубогами. А он больше ничего, как соглядатай и наушник [474] .
473
То есть ленту ордена Св. Андрея Первозванного.
474
Уваров Федор Петрович (1769–1824) — генерал-адъютант и генерал-майор (1799), генерал от кавалерии (1814), с 1821 г. командир гвардейского корпуса; на протяжении всего царствования Александра I входил в ближайшее окружение императора. А. имеет в виду книгу: Бехтеев А. А. Некрология Ф. П. Уварова. СПб., 1825. Об отношении А. к Ф. П. Уварову свидетельствует также следующий анекдот: «На похоронах Уварова покойный государь следовал за гробом. Аракчеев сказал громко (кажется, А. Орлову): «Один царь здесь его провожает, каково-то другой там его встретит?» (Уваров один из цареубийц 11-го марта)» (Пушкин. Т. 8. С. 30–31; дневниковая запись от 8 марта 1834 г.; см. ниже фрагмент «Старой записной книжки» П. А. Вяземского).
— Все думают, что падение его и Закревского [475] подписано вами. Граф (с самодовольною улыбкою): «Ведь они гог-магоги, могу ли я вредить им?»
— Говорят, что Закревский недоволен своим постом, не зная ни языка, ни нации, которою управляет.
Граф: «Как ему не быть довольным, ведь это важнейший пост в России».
Я: «Как трудно найти людей в мире, которые бы вполне были довольны своим настоящим!»
Граф: «А вот тебе Бог свидетель, что я своим совершенно доволен и ничего больше не желаю».
475
П. М. Волконский из-за столкновений с А. был вынужден оставить пост начальника Главного штаба. Закревский Арсений Андреевич (1786–1865) — граф (1830); генерал-майор, генерал-адъютант (1813), с 1815 г. дежурный генерал Главного штаба, генерал-лейтенант (1821); в 1823 г., также по интригам А., был удален из Главного штаба и назначен генерал-губернатором Финляндии. В 1828–1831 гг. министр внутренних дел, в 1848–1859 гг. — московский генерал-губернатор.
— Ваше сиятельство можете быть причислены к феноменам нашего века. Ваш гений ставит вас выше всех смертных. И если можно еще поставить в параллель к вам, то это не больше, как Меттерниха, Велингтона [476] и Наполеона!
Граф (с довольною улыбкою): «Где мне до них! Это народ ученый, образованный, а я учился на медные деньги. У них целые королевства, а у меня одно Грузино — и тем я, Бог свидетель, доволен».
— Ваше Грузино, конечно, лучше всех резиденций германских князей и многих королей.
476
Меттерних-Виннебург Клеменс (1773–1859) — министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства в 1809–1821 гг.; канцлер (1821–1848). Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский фельдмаршал (1813); в войне против Наполеона командовал союзными войсками на Пиренейском полуострове (1808–1813) и англо-голландской армией в битве при Ватерлоо (1815).
Граф (очень довольный): «А кто его сделал таким? Я! Я для управления его сотворил особую методу. И если бы я был частный человек, то выдал бы ее в свет. Конечно бы, короли учились по ней управлять народом. У меня ничто не позабыто: я не беру большого оброка. Лес и луга вот мой доход! Но я недавно выдумал новый: мои крестьяне имеют большое скотоводство. Нанимающиеся у них пастухи платят мне положенную цену. Из этого я содержу ночных сторожей и делаю ежедневное освещение Грузина».
Проезжая чрез Царское Село, граф говорит: «Вот Государю хотелось бы, чтобы все города были так красивы и хорошо выстроены. Я покажу, как возвышать города без издержек».
Я: «Ежели бы все имели такую цель, как ваше сиятельство, тогда бы наши лачуги превратились в здания».
Граф: «Да, они любят только воровать».
Мы не ехали, а летели. Фельдъегерь, скакавший вперед, загнал двух лошадей, а под нами пала одна. Я во всю жизнь не езжал так скоро.
Депутаты были представлены. Граф говорил им о непременной воле Государя учредить поселения. Одиннадцать преклонили только колена; двенадцатый вдруг начал приходить в исступление и рассказывать сон, что он видел Пресвятую Богородицу и множество нашедших на них людей с железными крючьями, что они стали молиться Богу и что Бог разогнал их, как тьму. Не успел он докончить, как его схватили и повезли. У графа всегда была готовая повозка, и он любил сюрпризные ссылки. Граф, придя в себя, начал ласкать остальных и, представляя меня им как начальника, говорил: «Не думайте, чтобы он (т. е. я) что-нибудь значил. Я его тотчас сожму в рог: он не смеет ничего у вас брать. А если бы потребовал, пишите обо всем ко мне: вы посмотрите, что я с ним сделаю».