Аракчеев: Свидетельства современников
Шрифт:
Утеснительный этот способ продолжался с 1817 по 1824 год.
Должно думать, что Государь, утомившись долговременным отлагательством пламенно желаемого им исполнения, изъявил наконец твердую свою волю. Аракчеев согласился; но не брал на себя избирать человека, способного управлять обширною этою массою, говоря: «Когда при водворении одной дивизии, где на 20–30 солдат приходилось по одному жителю, было столько затруднений и беспорядков [бунтов], то чего же должно ожидать там, где вдруг 60 тысяч должны расстаться с млечными, так сказать, привычками и принять новый род жизни и одежды, расставшись с бородами, которые, по их понятию, считаются наравне с священными, ибо тут были все раскольники».
Государь сказал: «Ответственность за последствия беру я на себя. А что касается до человека, долженствующего управлять, я выберу его сам».
И тут же, взяв генеральский список и проходя имена
— Вот тебе человек, который все это сделает (слова статс-секретаря Трофимова).
Повеление послано было ко мне в ноябре 1823 года, а я получил уже в январе 1824 года. Граф, зная, что с ним немногие любят служить, полагал, что я отделываюсь медленностью. Но Дибич, увидевши меня, объявил мне, что он с намерением [457] продержал это повеление, полагая, не будет ли перемены, «ибо пост сей пламенно хотел занять дивизионный мой командир Храповицкий [458] , в надежде еще более приблизиться к царю, который и без того удостаивал его особой своей милости и внимания».
457
С этого времени я начал подозревать Дибича [в недоброжелательстве ко мне], и не без причины: он свел меня со сцены и обратил на грязную дорогу Балты и госпиталей. (Прим. Маевского) // В 1813 г., будучи старшим адъютантом Главного штаба, Маевский управлял общей военно-походной канцелярией императора; с этого времени Александр I благоволил ему, в особенности с началом его службы в военных поселениях. В 1826 г. Маевский был назначен окружным командиром 24 артиллерийских батальонов в Елисаветграде, а затем переведен в Крым и, наконец, в Балту (уездный город Подольской губернии).
458
Храповицкий Матвей Евграфович (1784–1847) — генерал-адъютант (1816), в 1818–1830 гг. командовал 3-й гренадерской дивизией; генерал от инфантерии (1831), петербургский военный губернатор (1846–1847).
Я, как теперь, помню тот день, когда я явился к графу. Невольный трепет пробежал по моим жилам. Сепор правду говорит, что и самый близкий к придворному обращению, приготовляясь быть представленным к монарху, которого он еще не видал, невольно чувствует какое-то смятение, берущее верх над расчетами самого высокого ума [459] . Меня ввели в переднюю, где я дожидался с полчаса; потом перевели в парадную залу, где я опять дожидался с час. Во все это время лихорадочная дрожь не оставляла меня. Надобно заметить, что храм, или дом Аракчеева, весьма много похож на египетские подземные таинства. В преддверии встречает вас курьер и ведет чрез большие сени в адъютантскую; отсюда, направо, собственная канцелярия Государя Императора, налево — департамент Аракчеева, а прямо — приемная. Везде мистика, везде глубокая тишина; даже на физиогномиях ничего более, кроме страха, не отсвечивается. Всякий бежит от вопроса и ответа, всякий движется по мановению колокольчика и почти никто не открывает рта. Это тайное жилище султана, окруженного немыми прислужниками.
459
Сегюр Луи Филипп (1753–1830) — посол Франции в России в 1785–1789 гг.; писатель. Приводимый пассаж опирается на впечатления Сегюра о том, как он представлялся Екатерине II по прибытии в Петербург (Segur L.Ph. de. Memoires, ou souvenirs et anecdotes. Paris, 1826. Vol. 2. P. 255–256; Записки графа Сегюра о пребывании его в России… СПб., 1865. С. 26–28).
«Попался!» — думал я. Но, успевши в полтора часа прийти в самого себя, я живо представил себе всю картину могущества и ничтожества. «Так, — думал я, — вымышляют вельможи расстанавливать время представления. А для чего? Для того, чтобы, оценив сперва представляющегося и набросив на него мрак, располагать потом им по первому чувству впечатления. Не у египетских ли жрецов занял граф тайну сего очарования, посреди которого теряется рассудок и простая вещь принимается за сверхъестественную, а простой человек принимается за бога Вулкана или Юпитера?» Наконец — раскрываются двери и входит граф. Вот наш разговор: Граф: «Государю Императору угодно было назначить вас в помощь мне для сформирования Старорусского военного поселения».
— Я
Граф: «Нет, не мою, а Государя. Я вас не выбирал и даже не знал, а выбрал вас сам Государь. Я давно уже запретил себе избирать помощников; (с злостью) они проучили меня, и я ни за кого из вас не хочу краснеть пред Государем. (Еще с большею злостью.) По мне, выбери Государь хоть козла, для меня все равно, лишь бы только он не умничал, а делал то, что я приказываю. (С улыбкою, означавшею усиливающуюся злость.) А вы привыкли говорить: «Это невозможно». Вас тотчас и слушают, и думают, что действительно невозможно. Нет, брат, у меня — не у Сакена [460] : я требую службы, слепого исполнения, а не умничанья. Да и тебе запрещаю принимать резоны от своих подчиненных. У меня надобно служить, работать да и работать!»
460
Сакен (Остен-Сакен) Фабиан Вильгельмович (1752–1837) — князь (1832); генерал от инфантерии (1814), фельдмаршал (1826), в 1818–1835 гг. командовал 1-й армией; Маевский служил под его началом до перевода к А.
Пока я был один, я походил на нецианта [461] , трепещущего при мысли испытания. Но когда грубый язык и незаслуженная укоризна тронули и чувство и достоинство мыслящего, я дал свободу духу моему и продолжал:
— Ваше сиятельство! посвятив себя службе обожаемого царя, я не рассчитываю власти, вверяемой надо мною. Я слепо следую этому правилу и принимаю волю моего начальника как святой закон. Будет время, когда ваше сиятельство оцените труды мои и, может быть, отделите сами от толпы, не умевшей оправдать высокой вашей доверенности.
461
Нециант (от лат. nescians) — новичок, непосвященный.
Граф (смягчившись): «Посмотрим, посмотрим. Я не люблю армейского вашего духа: у вас все «нельзя, да нельзя!»».
— Ваше сиятельство справедливо изволите заключать, что слово «невозможно» составилось аксиомою ленивых и худо обнимающих предметы. Но я не ленив, а не постигать вещей при таком совершенстве учителя, как ваше сиятельство, было бы даже и непростительно.
Граф: «Нет, нет! Я уже стар, я не могу всех учить, я не так воспитан, как вы; я не так красноречив, как вы. Вас мне дали, и я только потребую вашего действия».
— Ежели ваше сиятельство лишаете меня главнейшего пособия на пути предстоящих трудов моих или, все равно, лишаете меня наставлений и тайны управлять обширнейшим поселением, то я буду как в лесу, и действительно умственная способность уступит физической.
Граф (с приметным удовольствием): «Ну, когда ты не льстишь мне и действительно хочешь учиться у меня, то и я скажу тебе, что ты мне нравишься, и я хочу иметь тебя не помощником и не подчиненным, а другом моим», — повторив это несколько раз.
Из приемной перевел он меня в свой кабинет, посадил и после недолгих отвлеченных разговоров начал работать при мне, показывая тем свои занятия и говоря, что он все делает сам, а не другие.
Граф: «У вас в армии принесут к главнокомандующему бумаги, он возьмет перо и подписывает».
— Наш главнокомандующий едва ли в год увидит столько бумаг, сколько ваше сиятельство обработаете в один день. Да и тут разница: всякая бумага требует гениального искусства и опыта, а бумага главнокомандующего почти составляет повторение предшествовавших.
Граф: «Но ведь он — главнокомандующий, а я — просто граф Аракчеев».
— Не только главнокомандующий, но многие короли предпочли бы вас себе. Во-первых, вы приближены к первому монарху в Европе; во-вторых, природа излила на вас все усилия и одарила вас гением, которому нет в Европе даже соперников.
Граф (с радостною улыбкою): «Ты, брат, много мне льстишь. Где мне равняться с людьми нынешнего воспитания! Они все умнее меня. Это гог-магоги [462] (так он называл вельмож). Но я имею одно пред ними преимущество: я душою предан царю и, конечно, не продам его».
462
Гог — князь враждебной Израилю страны Магог (Иез., XXXVIII–XXXIX; Откр., XX, 7).