Аракчеев: Свидетельства современников
Шрифт:
На другой день в пятницу, в 3 часа пополудни, Аракчеев почувствовал сильную боль в груди (антонов огонь) и тотчас потребовал медика. При нем находился тогда в качестве домашнего врача некто г. Левицкий. Тот явился и увидал, что состояние графа безнадежно. Аракчеев начал бранить и медиков и медицину, требовал, чтобы продлили ему жизнь на два месяца, потом уменьшил этот срок на месяц, умолял, сердился. Наконец просил, чтобы послали за Арендтом [670] в Петербург. Я послал тотчас фельдъегеря, которых при графе находилось 6 человек, и тот полетел в Петербург. Между тем Аракчеев стал приходить в бешенство. Раздавались проклятия; наконец он взмахнул руками и одну из них всунул в рот с криком: «Проклятая смерть!» — и испустил дух в присутствии моем, в присутствии врача и камердинера. Омывши тело покойного, мы стали одевать его: надели на него холщовую рубашку, в которой умер Император Александр, облекли его в парадный генеральский мундир и положили на стол. Потом я запер двери и запечатал их своею печатью и печатью бурмистра и отправился во флигель спать. Вдруг в 4 часа ночи меня будят; говорят: «Пожалуйте, приехал генерал Клейнмихель». Я тотчас встал, являюсь. «Кто такой, и зачем?» — спросил генерал. Я объясняю. «Все ли благополучно?» — снова спросил меня К[лейнмихель]. «Все благополучно», — отвечал я. Тогда мы пошли в дом в сопровождении фельдъегеря, прибывшего с генералом. Я отпечатал и отпер двери. К[лейнмихель] вошел в Александровскую комнату и стал прибирать бумаги покойного, вынул письма из пакетов, пересчитал их и другие бумаги в моем присутствии, вложил в папку, запечатал и отдал фельдъегерю, который и отправился с ними в Петербург.
670
Арендт
В Светлое Воскресение приехали генералы и другие важные лица из Петербурга, а также племянник Аракчеева, полковник со звездою, и Грузино оживилось. Между тем вызван был Аракчеевский полк, прибывший на подводах, и батарея артиллерии. Когда нужно было класть тело покойного в гроб, то К[лейнмихель] обратился к нам, офицерам, с вопросом, не желает ли кто переложить тело покойного, но никто не изъявил желания, и тело должны были положить священник и племянник Аракчеева. Ко гробу приставлен был почетный караул из офицеров, которые менялись чрез каждые два часа денно и нощно; диакон читал псалтырь. Нам однажды захотелось шампанского. Подали, конечно, в другой комнате, куда вышли и мы. Один из офицеров подошел ко гробу со стаканом в руках. Диакон положительно обмер: «Что вы! — сказал он отчаянным голосом, — как это можно! Что, если да граф встанет? беда нам, все пропали!» Во вторник совершено было погребение новгородским архиепископом с участием архимандритов и множества духовенства. Тело покойного положено при находящемся в Грузине великолепно устроенном храме, в склепе, рядом с прахом его наперсницы Анастасьи. Над могилой поставлен памятник художественной отделки.
Вот что рассказывали тогда о истории этого памятника [671] . В декабре 1833 года приезжает в Грузино молодой человек и привозит этот памятник. На вопрос графа: откуда этот памятник? — молодой человек отвечал, что кто-то от имени графа заказал его, что даже деньги за него, и равно и за провоз, отданы. На памятнике была изготовлена надпись следующего содержания: здесь лежит тело новгородского дворянина Алексея Андреевича Аракчеева, родившегося в таком-то году и умершего (оставалось вписать только год и месяц смерти). Это обстоятельство немало удивило Аракчеева и крайне его смутило. Предполагали, что оно имело немало влияния на ускорение его смерти. Этот-то самый памятник и был поставлен над могилою его. Другая причина могла быть та, что Аракчеев, столько трудов положивший на свою любимую идею, на свое создание (я говорю о военных поселениях), замечал, что они год от году все более и более приходили в упадок и не было уже сил поддержать их. Жалкое состояние этих поселений, конечно, не могло не возбуждать крайне и без того раздражительного темперамента этого причудливого временщика; оно не могло не поселять грусти в его сердце при виде столь жестоко обманутых ожиданий.
671
Излагаемая история памятника недостоверна.
Почти тотчас по смерти знаменитого владельца Грузина начались между крестьянами беспорядки: избавившись от долго висевшего над ними гнета, крестьяне бросились все опустошать. Вследствие этого в виде военной экзекуции мы, то есть наш полк должен был простоять в Грузине еще несколько времени, и мы простояли там более двух месяцев и отправились оттуда в Петербург. Славно пожили мы тогда! Офицеры и солдаты — все это жило на счет Аракчеева, и мы были всем обеспечены совершенно. Распорядителем всего был уездный предводитель дворянства Тыртов [672] , и мы ему, признаться, много надоедали нашими требованиями.
672
Тыртов — вероятно, имеется в виду Алексей Дмитриевич Тырков, предводитель дворянства Новгородского уезда в 1830–1836 гг.
Недели чрез две приехал в Грузино брат Аракчеева Петр Андреевич с женою [673] ; отдали последний долг усопшему и прожили некоторое время в Грузине; но когда открылось, что Аракчеев все имение свое передает Новгородскому корпусу, то эти родственники с негодованием уехали. Замечу при этом, что поведение наше, это веселие и этот разгул солдатской жизни вначале сильно не нравились брату Аракчеева, и он дал нам заметить через Тыртова, что подобное поведение неприлично, что тело покойного еще не остыло и что мы живем на всем содержании графа, следовательно, должны почесть его память. Но, как я сказал, Аракчеев-брат и жена его скоро уехали, и разгул наш не потерпел перерывов…
673
Аракчеев Петр Андреевич (1778 или 1780 — не ранее 1837) учился, как и его старшие братья, в Артиллерийском и инженерном кадетском корпусе, по окончании которого был в чине подпоручика определен в гвардейский артиллерийский батальон (15 ноября 1796), в 1800–1803 гг. батальонный адъютант, поручик; в 1808 г., находясь в чине капитана, получил звание флигель-адъютанта; в 1810 г. полковник. В конце 1812 г. назначен вторым комендантом Киева (в письме от 20 января 1813 г. И. А. Пукалов выражал радость по поводу того, что А удалось «пристроить к святым местам Петра Андреевича» — Дубровин. С. 74); впоследствии генерал-майор. С 1805 г. был женат на кн. Наталье Ивановне Девлет-Кильдеевой (1785–1849). Письма А. к брату см.: BE. 1870. № 5. С. 476–478, 481–482 (три письма за 1810 г.); PC. 1874. № 5. С. 190–192 (письмо от 3 апреля 1812 г.); его письмо к А. 1810 г. — Дубровин. С. 22; здесь же (с. 454–455) письме Н. И. Аракчеевой к А. от 29 сентября 1825 г. с соболезнованием по поводу кончины Минкиной).
Странная личность была этот покойный Аракчеев, скажу я вам! Кому неизвестна желчность, раздражительность его? Вот несколько случаев в дополнение к моему рассказу: одних я сам был свидетелем, о других слышал от лиц, к нему приближенных. Так, например, граф не питал никакого уважения к браку — он, можно сказать, пренебрегал им. Вот что мне рассказывали. В огромном имении Аракчеева постоянно нарастало значительное число женихов и невест; о них обыкновенно докладывал графу бурмистр, и граф приказывал представить их к себе; являлись парни и девицы целою толпою. Граф расставлял их попарно — жениха с выбранною им невестою; Иван становился с Матреною, и Сидор с Пелагеею. Когда все таким образом установятся, граф приказывает перейти Пелагее к Ивану, а Матрену отдает Сидору и так прикажет повенчать их. Отсюда в семействах раздоры, ссоры и разврат. В Грузине был большой порядок и чистота: главная улица не уступала любому паркету богатого аристократического дома. Это была, так сказать, парадная улица. Хозяйственные и другие принадлежности домашние крестьяне обязаны были возить по околице, облегавшей задние дворы селения. Избави Боже, если кто попадется из крестьян с навозом или другим чем на главной улице: тот бит будет много! В экзекуциях своих Аракчеев доходил до нероновской артистичности: так, донесли ему однажды, что у крестьянина нашлась табакерка с табаком, чего Аракчеев терпеть не мог. Назначена крестьянину порка: откомандировали хор певчих, состоящий из молодых красивых девиц, все в красных сарафанах; разложили мужика с табакеркой и всыпали ему значительное число горячих. Во время экзекуции певчие пели: «Со святыми упокой, Господи!»
А. П. Бровцын [674]
Опровержение рассказа о кончине графа Аракчеева
Прочитав во 2-й книжке «Русского архива» за 1868 год статью «Предсмертные дни и кончина графа Аракчеева», я поражен был чувством горького соболезнования о вымысле, доведенном Г[осподином] Романовичем даже до того, что он не остановился назвать себя очевидцем смерти графа Аракчеева и будто, беседуя с графом перед его смертию, пил с ним вино.
Не вхожу в рассуждение о том, что г-н Романович был наряжен от полка поздравить графа не с четвергом Страстной недели, а с праздником Воскресения Христова, следовательно, и не мог приехать в Грузино в четверг и докладывать о себе графу, что он прислан от полка поздравить его с праздником Воскресения Христова. При известной всем привычке графа к аккуратности и точности исполнения, он не вино бы стал пить в Великий четверг с г-м Романовичем, а подверг бы подобное действие неминуемо замечанию, а может быть, и более.
674
Бровцын
Я, как действительный очевидец предсмертных дней и кончины гр[афа] Аракчеева, для восстановления истины не должен пройти молчанием вымышленного сказания г-на Романовича и считаю себя обязанным опровергнуть последовательно весь его вымысел. Граф Аракчеев в кабинете своем в Грузине не принимал, вероятно потому, что кабинет его был вместе и его спальней; а в то время в кабинете своем не мог принять еще и потому, что кабинет вновь отделывался, и граф по этому случаю перешел в другую комнату, и именно в ту, которую г-н Романович называет Александровскою, то есть в ту, в которой опочивал и занимался покойный Император Александр Павлович, когда бывал у графа в Грузине. Так резко, как слово «подлец», граф никогда не позволял себе выражаться; а царскую фамилию, перед самыми близкими своими, не только не позволял себе порицать, но, напротив, показывал себя благоговеющим и преданным ей. Можно ли же дать веру, что граф, при его сдержанности, порицал правительство и Великого князя, выпив рюмку вина в Великий четверг с офицером полка своего имени? Инвентари в каждой комнате были, но надписей на них рукою графа «глазами гляди, а рукам воли не давай» не было; в том можно удостовериться и ныне на месте. Мраморный бюст покойного Государя Александра Павловича не токмо никогда не стоял на столе, но и не мог стоять, потому что оный поставлен не на серебряном пьедестале, а на серебряной колонне двух аршин высоты, и не в комнате, называемой г-м Романовичем Александровскою, а в соседней с нею между двумя окнами, перед зеркалом во весь простенок, от потолка до полу. На колонне выписано не все письмо покойного Государя Александра Павловича, и для зрителя оно остается тайною, а г-н Романович определяет самый текст письма; на колонне вырезан токмо конец письма, и именно: «Прощай, любезный Алексей Андреевич, не забывай друга, и верного тебе друга!» Под сими словами вырезан текст из Священного Писания славянскими буквами: «Прильпни язык мой к гортани моей, аще не помяну тя на всяк день живота моего» [675] . Так граф Аракчеев, желая показать расположение к себе Государя, во услышание всех изъявлял и свое обещание неизменной преданности и благодарности к Государю и благодетелю своему, как он всегда выражался. На противуположной стороне колонны, обращенной к зеркалу, нет вырезанного запрещения под проклятием не дотрогиваться до бюста (напротив, в присутствии самого графа все его смотрели и трогали); а вырезано завещание под проклятием не уничтожать сей знак преданности Аракчеева к Государю и после его смерти. Так как комнаты всего нижнего этажа, в которых граф жил постоянно и которые хранят сии памятники преданности его к Государю, оставлены до сего времени в том виде, как они были при жизни графа, то желающие проверить описанное мною, в опровержение вымысла г-на Романовича, могут все увидать, посетив Грузино. Сорочки, в которой родился будто бы покойный Государь, на столе никогда не было; да если бы и признано было приличным сохранять подобное, то, вероятно, нашлось бы место не в селе Грузине. Это выше уже всякого вымысла! Полотняная рубашка Государя Александра Павловича на столе хранилась, но не в стеклянном ящике, а в полированном деревянном, на котором была надпись, объясняющая случай, по которому оная была дана графу Государем во дворце, а совсем не та, в которой Государь скончался. Часов в комнате, г-м Романовичем называемой Александровскою, не было никаких, а были часы в соседней комнате, мраморной, и не висящие на стене, а на большом пьедестале, стоящем на полу также в простенке и против колонны с бюстом, очень большие столовые часы, превосходной бронзы и работы, заказанные в Париже за сорок тысяч франков, которые не однажды в год, а каждый день в час кончины Государя Александра Павловича играют «Со святыми упокой». Вина граф не пил, находя его вредным. И для гостей самых почетных ничто не выходило в Грузине из определенного часу и порядка; вино там подавалось только к столу, и для г-на Романовича граф не вышел бы из этого порядка, раз и навсегда утвержденного. <…>
675
Пс, 136. 6.
Граф Аракчеев занемог не в Страстную пятницу, а в пятницу шестой недели поста и немедля послал в Петербург за доктором Миллером, который пользовал его прежде; и в то же время Государь Николай Павлович, узнав о болезни графа, прислал к нему лейб-медика Я. В. Виллье; Левицкий же был токмо врачом госпиталя, устроенного в Грузине для крестьян. В понедельник Страстной недели граф почувствовал себя хуже и во вторник послал в Старую Руссу (в 150 верстах от Грузина) за генералом фон Фрикеном [676] , бывшим некогда командиром полка имени графа, которого граф любил и впоследствии оказывал свое расположение ко всему его семейству; а вместе с тем послал и за мною. В то время я был в имении моем (50 верст от Грузина). Ко мне граф был расположен по дружбе его с отцом моим [677] , корпусным его товарищем; сему я имею доказательством сохранившиеся у меня в большом количестве собственноручные письма графа Аракчеева к отцу моему, часть которых передана мною артиллерии генералу В. Ф. Рачу [678] , пишущему записки о графе Аракчееве, которому я обещал, когда придут к тому времени записки, сообщить и более подробные сведения о предсмертных днях и кончине графа Аракчеева.
676
Фон Фрикен приехал в субботу вечером поздно, не застав уже живого графа (прим. Бровцына)
677
Бровцын Платон Алексеевич (ум. 1824) — соученик А. по корпусу (выпущен в том же 1787 г. поручиком в армию), впоследствии майор; сохранилось его письмо к А. (1810) с описанием семейного праздника по случаю именин «благодетеля» — А. (Дубровин С. И.; письмо от 26 октября 1822 г. с просьбой о денежном вспомоществовании см.: ОР РНБ. Ф. 29. № 10. Л. 10–10 об.; в этом же деле имеется письмо А. П. Бровцына к А.
– л. 67–68).
678
Ратч (Рач) Василий Федорович (1816–1870) — генерал-майор, военный историк, автор книги «Сведения о графе А. А. Аракчееве» (СПб., 1864; доведены до 1798 г.).
Я приехал в Грузино в среду в полдень. Граф выразил мне свою признательность, что скоро приехал, и я оставался при нем до часу его смерти, Я. В. Виллье и доктора Миллера я нашел уже в Грузине при графе; они объявили мне о безнадежном его состоянии. Весть о болезни графа дошла и до Новгорода. В четверг приезжал в Грузино новгородский губернский предводитель дворянства Н. И. Белавин [679] , но о нем графу не докладывали, и Н. И. Белавин, узнав о тяжком состоянии болезни графа, в четверг же и уехал. В пятницу болезнь пошла еще к худшему; сделалась сильная одышка (у него предполагали аневризм в сердце, а не антонов огонь), но при всем том в пятницу вечером около 8 часов граф пожелал видеть свой кабинет, только что оконченный возобновлением, и просил меня свести его туда, что я и исполнил, поведя его под руки вместе с человеком его Власом; но, проведя комнату соседнюю с тою, где граф лежал, мы встретили идущего к графу Я. В. Виллье, который тотчас же его остановил, объяснив, что движение может сделать ему вред. Тогда граф приказал посадить себя в той же комнате на кресло против бюста, на серебряной колонне стоящего; говорил со мною о многом, и когда подали огонь, просил меня читать ему газету, что продолжалось часа полтора; потом приказал положить себя на диван в комнате, где он лежал; но лежать не мог, сел на том же диване обложенный подушками и скончался в субботу утром, в то самое время, когда за заутреней носили плащаницу крутом Грузинского собора [680] .
679
Белавин Николай Иванович (1784–после 1841) — полковник Глуховского кирасирского полка в отставке (с 1816); новгородский губернский предводитель дворянства в 1821–1825, 1827–1831 и 1833–1841 гг.; служа по выборам, получил чины статского советника (в 1826) и действительного статского советника (в 1835).
680
Грузинская церковь в 1811 году соизволением Государя утверждена собором (прим. Бровцына).