Арарат
Шрифт:
— Ну, Ашхен, можешь поздравить дорогого товарища Заргарова, — со льстивой улыбкой воскликнул он.
Ашхен с любопытством взглянула на нового приятеля мужа. Заргаров левой рукой растирал щеку. Носком ботинка он рыл песок на дорожке. Встретившись глазами с Ашхен, он отряхнул песок с носка и принужденно улыбнулся.
— Поздравить? Но с чем? — спросила Ашхен.
— Артем Арзасович назначен на место призванного в армию заведующего отделом комиссариата, — поспешил объяснить Тартаренц. — И вдруг, представь себе, выясняется, что занимающий эту должность имеет право на броню, а его предшественник не
При последних словах Тартаренца Заргаров протянул правую руку, предполагая, что Ашхен собирается поздравить его.
— Ах, так! — воскликнула Ашхен, решительно отводя руку за спину и показывая этим, что она не намерена поздравить Заргарова. — Я с удовольствием пожала бы руку… этому призванному в армию заведующему, если б только могла встретить его!
Рука Заргарова с минуту оставалась протянутой, и Ашхен вдруг заметила, что она какая-то странная: большой палец правой руки Заргарова был расщеплен, на этой руке у него было шесть пальцев.
Улыбка исчезла с лица Заргарова. Он быстро отдернул назад свою руку. Обрадованный удачей с броней, он забыл сегодня забинтовать расщепленный палец. Это было тем более некстати, что Ашхен, вероятно, помнила выдуманную историю о помощи трактористу.
Ашхен, которая всегда снисходительно относилась к слабостям людей и особенно деликатно вела себя с теми, кто имел какой-либо физический недостаток, почувствовала еще большую неприязнь к Заргарову. У нее мелькнула мысль: «Откуда появился среди нас этот пещерный человек и почему так стремится к дружбе с ним Тартаренц?» Она повернулась к мужу и сурово сказала:
— И ты предлагаешь мне поздравить человека, который откровенно радуется, что ему удалось прикрыться броней?..
Заргаров с яростью пнул ногой какую-то кочку, а Тартаренц, с трудом сдерживая гнев, произнес через силу:
— Как ты не хочешь понять, Ашхен, что и тыл у нас должен быть сильным. Я просто сожалею… Но Артем Арзасович — свой человек, я могу прямо сказать при нем…
— Свой человек?! Приди в себя, Тартаренц, близость, такого человека не может довести до добра!
— А близость таких грязных людей, как Асканаз, доведет тебя до добра?
— Ну, Тартаренц, зачем оскорблять тикин Ашхен? — вмешался Заргаров. — Она сидит дома, мало что знает, ей трудно сразу разобраться.
Ашхен считала ниже своего достоинства разговаривать с этим, ставшим ей уже нестерпимо отвратительным человеком, тем более что он осмеливался выступать в роли ее защитника.
— Значит, ты только из-за этого завел меня сюда? — с негодованием спросила она мужа.
— Нет, Ашхен-джан, — смягчив тон и понизив голос, произнес Тартаренц. — Товарищу Заргарову удалось добиться того, что меня приняли на первый курс Медицинского института. А студентов-медиков не призывают в армию до окончания института…
— Как?! — еле смогла выговорить Ашхен.
— А вот так! Подробности сообщу потом. Уже оформлено!
— Но сейчас же лето, о каком институте может быть речь? Сейчас же каникулы.
— Ну что ж, скоро наступит осень.
— Но ведь ты же жаловался, что тебя не ценят, как поэта, ты же хотел… Хотя что об этом говорить?! Расскажи, как вы это устроили? Ну как? — повторяла Ашхен. Ее самолюбие было глубоко задето
— Но вы представляете себе, тикин Ашхен, что значит быть врачом, тем более врачом санитарным в дни войны? — примирительным тоном заговорил Заргаров, словно не придавал значения оскорбительному замечанию Ашхен.
— Да, да, — с воодушевлением подхватил Тартаренц. — Ты подумай: ведь сражающейся армии необходима самая лучшая, здоровая пища! Ну, а моя специальность…
— Оставь, пожалуйста! — со сдержанным гневом прервала его Ашхен. — Ты говоришь о специальности?.. Я хочу тебе напомнить твои же слова в доме Вртанеса, когда речь шла о войне…
Но она тотчас же остановила себя: «Стоит ли тратить слова на таких людей!»
— Да, Ашхен-джан, — вновь обратился к жене Тартаренц, считая, что необходимо задобрить ее, — товарищ Заргаров дает мне командировку в район по делам своего учреждения. Я тебя прошу в случае, если из военного комиссариата мне принесут повестку, сообщи им, что я выехал в командировку и тебе неизвестно, где я сейчас нахожусь. Если они будут очень настаивать и возникнут затруднения, обратись к Артему Арзасовичу, он тебе посоветует, как быть… Понятно? Сентябрь не за горами, я буду числиться в институте, и никакая повестка мне не страшна. Я выеду сегодня же, ночным поездом, а то кто знает…
— Ты кончил?
— Ну, сделаешь, как я говорю? — потирая руки, спросил Тартаренц.
— Подлец! — не удержалась Ашхен и, повернувшись, быстро пошла по аллее.
— Как ты думаешь, товарищ Заргаров, не испортит ли жена все дело? — с испугом спросил Тартаренц.
— А я откуда знаю? С этой женщиной ты жил, ты и должен знать, на что она способна.
— Ах, женщины… Один сатана знает, на что они способны!
— Прямо чертовка! — пробормотал Заргаров, провожая взглядом Ашхен.
Нельзя было понять, о чем он думает, глядя на гибкий стан и гордую походку жены своего нового приятеля. Махнув рукой, он с горечью сказал:
— Дай бог, чтобы все добром кончилось… Только что-то ей очень хочется спровадить тебя в армию!..
Тартаренц сжал кулаки, словно вспомнив что-то.
— Пусть только удачно кончится все, а уж тогда я с ней расквитаюсь!
Ашхен, не оглядываясь, быстро шла по аллее. Лицо ее горело от негодования, она что-то шептала про себя. Ей не хотелось видеть никого, никого… Куда ей идти? Домой? Но ведь скоро придет муж и ей придется собирать его в дорогу!.. Какая насмешка! Ее будут спрашивать, куда уехал Тартаренц… Подумают, что на фронт. Как ей смотреть в глаза людям, что ей сказать, когда принесут повестку? Так и не придя ни к какому решению, Ашхен свернула к дому Вртанеса.
Дверь ей открыла Цовинар. С детской непосредственностью она обняла Ашхен и сказала:
— Сколько у нас народу! Уходят воевать дядя Зохраб, Габриэл, дедушка Наапет…
— Как дедушка Наапет? — поразилась Ашхен.
— Ой, нет, нет, не дедушка Наапет, а те двое дядей, которые пришли с ним — один такой высокий, головой стукнулся о лампочку в передней…
Цовинар не терпелось сразу выложить все новости. Ашхен с улыбкой погладила ее голову и вошла в комнату. В первую минуту никто не заметил ее прихода, но Цовинар громогласно сообщила матери: