Арарат
Шрифт:
— Дорогая Маргарит, Ашхен-джан… прошу вас — заходите иногда к маме и пишите мне обо всем, что она поручит вам. Ей захочется, чтобы в письме слово в слово было так, как она сказала.
— Не беспокойся, Габриэл-джан, так и будем делать! — пообещала Ашхен и, обняв Габриэла, поцеловала его.
В этот поцелуй она вложила свои заветные чувства.
Глава десятая
САТЕНИК И МИХРДАТ
Выйдя от Вртанеса, Габриэл с отцом направились к себе домой. У них собирались провести ночь Наапет, Пеброне и Ребека со своими мужьями. Гарсеван и Аракел пошли на призывной пункт, куда им приказано было явиться на вечернюю поверку. После переклички они должны были прийти к Михрдату, чтобы провести вместе последнюю ночь перед отъездом.
Сатеник, с бьющимся сердцем ожидая возвращения сына и мужа, перекладывала в маленьком чемоданчике белье Габриэла… Бог знает, в который раз она одну за другой доставала вещи, прижимала их к лицу, целовала, обливаясь слезами, и вновь укладывала на место. Ее небольшая
Наапет подошел к Сатеник и ласково заговорил с нею, стараясь утешить и подбодрить ее. Но Сатеник словно и не слышала его. Она даже не взглянула на гостей. Обняв мать, Габриэл увел ее в свою комнату. Прислонив голову к груди Габриэла, Сатеник словно прислушивалась к биению его сердца и лишь спустя несколько минут глухо, протяжно начала ему что-то говорить.
Сатеник родилась и выросла в Битлисе. Пятнадцатилетней девочкой ее выдали замуж за человека, которого она впервые увидела тогда, когда священник во время брачного обряда соединил им руки. В первые пять лет после замужества она в присутствии посторонних не говорила с мужем, а когда оставалась наедине, понижала голос, чтоб никто, кроме него, не слышал ее голоса. Имени мужа она не называла, а говорила: «старший в доме», «твой брат», — смотря по тому, с кем шла беседа. Когда свекровь и свекор скончались, Абраам отделился от братьев. Лишь после этого Сатеник вздохнула свободнее, хотя по-прежнему оставалась в полном подчинении у мужа. Впоследствии семья Абраама переселилась в город Арчеш, на берегу Ванского озера; Абраам и здесь занимался своим ремеслом — он был золотых дел мастером. Когда началась первая мировая война, Сатеник была уже матерью троих детей. Старшему сыну Арпиару было уже двадцать два года. Родившиеся после него трое детей погибли во время какой-то эпидемии. Последыши — пятилетний Амбарцум и двухлетний Асанет были предметом ласк и нежных забот и родителей и старшего брата. Со взрослым сыном Сатеник говорила уже стесняясь, уважительно.
И вот настал день, ужасный день, когда ни муж, ни Арпиар не вернулись больше домой. Не вернулись домой мужья и взрослые сыновья многих ее соседок. Лишь долгое время спустя Сатеник узнала подробности гибели мужа и сына. Приспешники Энвер-паши и Талиат-паши собрали мужчин Арчеша, вывели их за город и перерезали всех до одного в ближайшем ущелье.
Сатеник осталась вдовой с двумя маленькими детьми. Она оставила родной край, дом и все свое состояние и, положив несколько узлов на арбу одного из соседей, после долгого и мучительного путешествия с группой беженцев добралась до Еревана. Первое время она кое-как перебивалась. К получаемому от комитета помощи беженцам пособию она прибавляла свой собственный жалкий заработок, стирая или прислуживая в домах ереванских богачей. Но вскоре ее постиг новый удар. Заболел и умер ее младший сын, и у Сатеник не осталось никого на свете, кроме маленькой дочки. Она ни на минуту не спускала глаз с пятилетней Асанет, всюду брала ее с собой, даже отправляясь на поденную работу. Да и на кого она могла оставить ребенка? Жила она на задворках церкви Сурб-Саркиса, в полуразрушенном сарае, где ютилось несколько семей беженцев. В следующем году положение Сатеник еще больше ухудшилось. К обычным лишениям прибавился и голод. Сатеник часто отправлялась во двор церкви с ребенком на руках в надежде получить хотя бы кусок хлеба: были дни, когда она не стеснялась даже просить милостыню. Но Асанет с каждым днем все больше слабела. В холодный день, завернув ребенка в жалкие лохмотья, Сатеник пошла к церкви и села на камень у входа. Время шло. Прижимая девочку к груди, она старалась согреть ее. Пособие обещали выдать лишь через несколько дней, а дома было так же холодно, как и на дворе. Сатеник даже забыла, для чего она пришла сюда, — посиневшее лицо ребенка ужасало ее.
Вдруг Сатеник дико вскрикнула и с ребенком на руках упала на плиты церковного двора. Когда она открыла глаза, то почувствовала, что кто-то старается вырвать ребенка у нее из рук. Силы словно вернулись к Сатеник, она своими иссохшими руками еще крепче вцепилась в ребенка.
— Не дам!..
У нее отнимали последнюю надежду в жизни, и она, уже теряя сознание, отталкивала эти безжалостные руки. Но стоявшие около нее люди оттащили ее от ребенка, и она с плачем снова упала на холодные каменные плиты. Сатеник очутилась в крохотной каморке пономаря. Она приподняла отяжелевшую голову, взгляд ее упал на сидевшего на скамейке человека. Он был одет в залатанную шинель. Его заросшее бледное лицо, запавшие глаза и выступавшие скулы говорили о том, что он только что оправился от какой-то тяжелой болезни. И действительно, когда этот человек встал с места, Сатеник увидела, что он ходит с трудом, опираясь на толстую палку. Она вспоминала, что именно этот человек вырвал из ее рук мертвого ребенка, и ненавидящим взглядом следила за каждым его движением.
А этому человеку (это был Михрдат) от души хотелось найти слова утешения для Сатеник, но он чувствовал, что ничем нельзя утешить осиротевшую мать. В комнату вошел пономарь. Вместе с Михрдатом они отнесли мертвого ребенка в церковь; священник наскоро прочел заупокойную молитву, и маленькую Асанет вместе с другими умершими от голода беженцами свезли на кладбище. Михрдату удалось добиться, чтобы Асанет не свалили в общую могилу. Он сам вырыл ей могилку, несмотря на слабость,
— И меня, и меня похорони здесь, умоляю тебя, добрый человек! Разрой могилу, положи меня рядом с дочерью и засыпь нас землею!
Михрдат не сомневался в искренности ее слов; он понимал, что несчастная женщина потеряла всякую цель в жизни.
— За какой грех послал мне бог это проклятие — пережить всех близких? К чему мне жить дальше? — с плачем твердила Сатеник; вернувшись с кладбища, она сидела в углу сарая.
Михрдат ежедневно навещал ее, приносил ей еду, какую только мог раздобыть, и когда почувствовал, что Сатеник начинает прислушиваться к его словам, он счел своим долгом сказать:
— Подумай, Сатеник, не тебя же одну постигло это горе. Нельзя же заживо хоронить себя. Живым положено жить, не погибать же всем…
И Михрдат рассказал Сатеник свою жизнь, которая мало чем отличалась от ее судьбы. В год, когда началась первая мировая война, Михрдат был учителем в одном армянском селе, вблизи Эрзерума. Вскоре после того, как началась война, здание школы отобрали под казарму, а Михрдата угнали в армию. В это время Михрдат был уже женат и имел двухлетнего сына Габриэла. Отец и старшие братья Михрдата жили в Эрзеруме. В первые месяцы после призыва в турецкую армию Михрдат был на положении солдата. Но вот всем армянам их части предложили сдать оружие и согнали в особый лагерь, где держали, как пленников. «Пленники на собственной земле…» — с горечью вспоминал Михрдат. Но число заключенных с каждым днем уменьшалось: группу за группой уводили куда-то, и никто из них не возвращался назад. Михрдату стало ясно, что его судьба решена, что через несколько дней его, так же как и остальных, или расстреляют, или зарубят. Сговорившись с несколькими товарищами и выбрав ночь потемнее, он бежал из лагеря. Вскоре ему стало известно, что Энвер-паша и Талиат-паша со своими приспешниками, с благословения Вильгельма, приступили к истреблению армян. Солнце затмилось для Михрдата. Преодолев все преграды и препятствия на своем пути, он добрался до села, где оставил семью. У него теплилась слабая надежда увидеть в живых жену и маленького Габриэла. Но глазам его представилось обезлюдевшее, разоренное село — аскяры или согнали всех жителей села с родных мест, или перебили. Хорошо владевший турецким языком Михрдат решил выдать себя за турка и догнать караван изгнанников-армян. Но вскоре он убедился, что его намерение неисполнимо. Всюду, куда бы он ни попал, он встречал разоренные, безлюдные селения, всюду ему рассказывали одну и ту же страшную историю о резне и согнанных с места армянах [8] . Он узнал, что убивали не только мужчин, но и женщин, стариков и детей. Как-то раз его задержали, и ему с трудом удалось избежать смерти. Скрываясь между скал, он долго обдумывал свою участь и пришел к заключению, что нет никакой надежды найти близких. Хоронясь днем и пробираясь по ночам на север, он с большими трудностями добрался до линии фронта, выбрал удобный момент и перебрался на сторону русских.
8
Имеется в виду резня армян в Турции в 1915 году и изгнание их в аравийские страны.
Рассказывая командиру русской части свою историю, он почувствовал, что испытания его соотечественников не были для того новостью. И действительно, Михрдат вскоре убедился, что всему миру известна страшная судьба, постигшая армян.
Ему разрешили уехать в тыл. Он увидел многочисленные группы беженцев, изгнанных из родных сел и домов, кое-как влачивших существование, но все же не терявших надежды на будущее. Ему рассказали, что все угнанные из его родного села крестьяне были вырезаны турками. Итак, он остался один на свете… В это время Михрдату исполнилось двадцать пять лет, но в его черных волосах уже появилась седина. У него не лежала душа ни к какой работе. И он решил поступить добровольцем в одну из русских частей. Вплоть до 1918 года он служил в этой части, участвовал во многих боях, заслужил славу хорошего солдата и опытного разведчика. Когда же часть, в которой служил Михрдат, вернулась в Россию, Михрдат остался в Сардарабаде. Вскоре для Армении создалось еще более тяжелое положение: турки угрожали Еревану. В Сардарабаде вновь разгорелась борьба не на жизнь, а на смерть. Михрдат сражался в рядах повстанцев. На этот раз судьба улыбнулась армянскому народу — турки были отброшены. В последнем бою Михрдат был ранен в ногу, и его отправили на лечение в Ереван. Немного оправившись, он пошел в церковь Сурб-Саркиса, чтоб отыскать земляков, и во дворе церкви встретил Сатеник с мертвой девочкой на руках…
— Нельзя же заживо ложиться в могилу, надо жить, — повторял он каждый раз, встречаясь с Сатеник.
Сатеник лишь молча плакала в ответ. Единственное, что удержало ее от желания броситься в Зангу (после смерти дочери эта мысль не раз приходила ей в голову), было сознание, что она чем-то обязана Михрдату. Сатеник стирала ему белье, чинила шинель, вязала для него носки. Когда Михрдат ушел из барака и поселился в лачуге, Сатеник иногда прибирала у него, наводила чистоту.
Михрдат горько задумывался над участью, постигшей его семью, и с глубоким сочувствием относился к горю Сатеник, оставшейся такой же одинокой, как и он сам. За год знакомства с Сатеник Михрдат постепенно пришел к убеждению, что если двое несчастных свяжут свою судьбу, это облегчит горе каждому из них. Он сознавал, что стал единственной опорой в жизни Сатеник. Бросить Сатеник, принести ее в жертву горю, означало бы сказать ей: «Распрощайся с миром, тебе нечего ждать от него!» А разве мог Михрдат пойти на то, чтобы увеличить число жертв, кровью которых была обагрена каждая пядь земли в Армении?