Арарат
Шрифт:
Сама Сатеник философским размышлениям не предавалась. Но видеть Михрдата стало для нее потребностью. Как-то раз, уже после того как Михрдат совершенно оправился от раны, Сатеник, прибрав его лачугу, собиралась вернуться домой. Завязалась беседа, и она засиделась у Михрдата, чувствуя, что тот тяготится одиночеством. Сатеник осталась у Михрдата. Через несколько месяцев у нее под сердцем зашевелился ребенок; жизнь ее приобрела новый смысл.
Она продолжала жить в углу того же сарая, но каждый раз, когда чувствовала, как шевелится у нее под сердцем ребенок, она улыбалась, хотя со страхом думала о будущем, стыдясь смотреть людям в глаза. Так сильно было в ней это чувство стыда, что ей иногда хотелось умереть. Но то, что вызывало у нее желание умереть, как раз и связывало ее с жизнью, рождая жажду жизни. Неужели правда, что
Однако выросшей в патриархальных понятиях женщине безгранично тяжела была мысль о том, что она должна стать матерью незаконного ребенка. До этого никто на нее не обращал никакого внимания. Но в последнее время живущие в одном с нею сарае беженцы начали подозрительно посматривать на нее. До ушей Сатеник не раз доходили злобные слова женщин: «Так вот по какому пути пошла эта молчальница!..» Именно после этих оскорбительных слов и хотелось Сатеник наложить на себя руки. Она не находила себе оправдания: ведь Михрдат был почти на пятнадцать лет моложе ее!.. Обо всем этом Сатеник ни слова не говорила Михрдату. Но когда Михрдат заметил, что у Сатеник будет ребенок, в его сердце что-то дрогнуло, и он молча заплакал. Возможно, что он и не заглядывал так далеко. Но если Сатеник и впрямь может иметь ребенка, что ему еще надо? Он не позволил Сатеник больше оставаться в сарае и настоял, чтобы она со своим скарбом перебралась к нему. Среди немногих вещей Сатеник он нашел и полученную ею во время венчания с Абраамом библию — дар посаженного отца Манаваза.
И Сатеник, которая словно ходила над бездной, почувствовала, что у нее есть прибежище, есть человек, который может о ней позаботиться и пожалеть ее. Михрдат, понимавший, кем является он для этой измученной женщины, относился к ней ласково и бережно.
Возле Михрдата Сатеник чувствовала себя в безопасности. Она никого не видела, кроме него, не слышала постыдных намеков и обидных перешептываний и ждала лишь того счастливого мгновения, когда услышит первый крик своего ребенка. И вот весной двадцатого года Сатеник прижала к своей груди новорожденного сына. По желанию Михрдата новорожденного назвали Габриэлом, именем его погибшего мальчика.
Неужели снова может начаться жизнь? До этого подобные вопросы никогда не приходили в голову Сатеник. Замирая от счастья, она с безграничной нежностью ухаживала за сыном. Габриэл… он заменял шестерых детей Сатеник и маленького сына Михрдата, словно принес вновь то счастье, которое когда-то им давали погибшие дети.
Михрдату не удалось вернуться к любимому делу — преподаванию, потому что в разоренной стране его специальность была не нужна. Он взялся за ремесло жестянщика, потом портняжничал, был сапожником; недолгое время служил даже смотрителем в приюте для сирот.
Но вот наступили новые времена. В Армении установилась советская власть. Осужденная на медленное умирание страна начала возрождаться. Открылась швейная фабрика, и туда взяли на работу тридцать человек из того приюта, где служил Михрдат. Вместе со своими питомцами на фабрику поступил и Михрдат, ставший со временем одним из лучших мастеров швейного цеха. Маленький Габриэл, счастье и надежда родителей, рос под солнцем возрожденной родины. Михрдат горячо интересовался новой жизнью. Но Сатеник была ко всему равнодушна, для нее не существовало ничего, кроме Габриэла. Прошло два-три года, и новое горе постигло ее: мальчик не говорил. Сатеник со страстным нетерпением ждала того дня, когда Габриэл произнесет заветное слово «мама», но время шло, и она начала терять надежду. Мучительно было видеть ей, как ребенок показывает пальчиком и тянет: «м-м-м…» Маленький Габриэл бойко бегал по комнате и во дворе, потом подходил к ведру и, глядя на мать, тянул свое «м-м-м». Сатеник понимала — Габриэл хочет, чтоб ему вымыли руки. Мальчик показывал пальцем на стакан, потом на свой рот. Но Сатеник качала головой и говорила: «Скажи: «Мама, дай воды…» Пока не скажешь — не дам. Ну, скажи: «Мама, дай воды». Но мальчик продолжал показывать пальцем и, если ему не давали воды, заливался горькими слезами. И мать подхватывала его на руки, спешила успокоить
Суеверную женщину мучила мысль о том, что она провинилась перед богом, живя без брака с посторонним мужчиной, и теперь несет наказание за совершенный ею грех. Михрдату же подобная мысль не приходила в голову. Он пригласил врачей, и они в один голос подтвердили, что мальчик здоров и со временем обязательно заговорит. Но Сатеник не верила в это. Она решила обратиться к знахаркам, ходила с ребенком на паломничество к «святым местам». Но когда все эти средства не привели ни к чему, она еще более укрепилась в мысли, что невинный ребенок расплачивается за ее грех. Сатеник сочла бы вполне естественным, если бы Михрдат разошелся с нею и взял себе более подходящую по возрасту жену, тем более что — Сатеник это достоверно знала — детей у нее больше не будет.
С тоской в сердце она кое-как объяснила свою мысль Михрдату. Михрдат безгранично любил сына. Объяснение с Сатеник очень расстроило его, и он провел несколько бессонных ночей, перебирая в памяти события последних месяцев. Как мог он допустить, чтобы Сатеник решилась сделать ему подобное предложение? Нет, нет, он спас эту несчастную женщину от неминуемой гибели, хотел облегчить ее жизнь… Принять предложение Сатеник — это значило думать только о себе, о своем личном благополучии. И он исполнил немую просьбу, которую, как ему казалось, он прочел во взгляде Сатеник: как-то днем он пришел домой вместе со священником, и тот, совершив краткий обряд венчания, объявил Михрдата и Сатеник мужем и женой.
В глазах Сатеник Михрдат был безгранично добрым и самоотверженным человеком, похожим на тех сказочных героев, о которых она слышала в детстве. Вначале мысль о том, что их совместная жизнь освящена браком и Габриэл стал законным ребенком, принесла ей душевное спокойствие. Но вскоре ее страдания возобновились: Габриэл все еще не говорил, а Михрдат, вступив с нею в законный брак, лишился возможности связать свою жизнь с молодой женой и иметь других детей.
Неизвестно, чем кончились бы ее тайные переживания, если бы Габриэл не начал вдруг говорить. После того как он пролепетал первые заветные слова: «мама», «папа», — не прошло и нескольких недель, как он заговорил не хуже, чем любой трехлетний ребенок. Сатеник плакала от счастья, она готова была целовать половицы, по которым ступали ножонки ее сына. Каждый день во время купанья Габриэла она, выливая на него последний ковш воды, приговаривала: «Купаю тебя, сыночек, водой из реки Иордана, из Силоамской купели!» Этим присловьем она сопровождала купанье своих шестерых детей.
Затем, одев ребенка и взяв его на руки, она прислушивалась к его неумолчной болтовне, учила немудреным детским стишкам:
Мама яблочко сорвала, Сынку в ручки передала.Сатеник была счастлива сознанием, что маленький Габриэл ее понимает. И действительно, мальчуган протягивал ручонки, смеясь, стягивал с головы матери платок, играл ее седыми волосами.
После этого события пошли своим чередом. Габриэл вырос, стал школьником. Сатеник относилась к вещам сына с благоговением; когда мальчик засыпал, она приводила в порядок его одежду и школьную сумку. Когда Габриэлу впервые повязали в школе пионерский галстук и он, покраснев от волнения, прибежал домой, Сатеник также залилась радостным румянцем и после этого каждую ночь наглаживала его алый галстук. Сатеник в свое время учила грамоту; когда Габриэл начал читать свой букварь, ей хотелось помочь сыну готовить уроки, но скоро она убедилась, что это ей не по силам. Габриэл уже выучил букварь, и Сатеник ждала, что сын прочтет обычные в старых букварях заключительные строки: «Крест свят, будь мне прибежище и сила»; но этого не было в новом букваре, и Сатеник оставалось лишь повторять про себя:
— Умереть мне за грамоту твою… Умереть мне за твой красный галстучек!
Любовь Сатеник к Габриэлу носила чрезмерный характер, принимая порою болезненный оттенок.
Летом Габриэл попросил у матери, чтоб та сшила ему короткие штанишки. Сатеник кое-как примирилась с этим, но когда Габриэл и зимой начал ходить на физкультурную зарядку в коротких штанишках, она уже не знала покоя. Стоило Габриэлу войти, как она бросалась растирать ему колени, тревожно спрашивая:
— Согрелись, родной, ну, скажи, согрелись?