Арбалетчики князя Всеслава

Безбашенный Аноним

В награду за вчерашние «ум, наблюдательность и понятливость» каждый из балеарцев стал богаче на три карфагенских статера, а я — и на все пять. Для полного счастья не хватало только встречи с Велией, которую мать снова засадила под строгий домашний арест. Может, и не интересовали её особо тонкости вроде той, сколько там раз мы с её дочуркой поцеловаться успели, но допускать «толстости» она уж точно не намеревалась. Однако Алтея снова пришла и скрасила мне вечер, а заодно и передала маленькое — только на мизинец мне и налезло — простенькое бронзовое колечко со строгим наказом не вздумать его потерять. Не для того оно вместе с одной маленькой бронзовой монеткой в одном свёртке целую ночь в храме пролежало. В храме Иуны, кстати

говоря, куда Алтея сама относила этот свёрток по поручению молодой госпожи. Чужеземец не знает этой иберийской богини? Ну, у финикийцев Астарта по этой же части, у этрусков — Турана, у греков — Афродита. А перед этим Алтея носила отдельно ту монетку в кузницу, где в ней пробили маленькую дырочку — как раз нитку продеть можно. Колечко — вот оно, мне передать велено, а монетку Велия у неё после храма забрала и ничего не объяснила. Алтея, впрочем, и без объяснений догадывалась, но мне разжёвывать наотрез отказалась. Если не знаю ни одной из названных мне богинь — невелик труд и у сослуживцев поспрошать, а когда просветят — и сам кое о чём догадаюсь, если не дурак. Например — какой именно богине своей собственной страны помолиться, да жертву принести. В том, что как раз «своей» богини соответствующей специальности я и не знаю, я признаваться служанке, конечно, не стал. К чему эти тонкости, когда понятна «толстость»?

Проходя на следующий день по рынку, мы с Васькиным обратили внимание, что с невольничьего помоста куда-то исчезли все рабы-военнопленные, которых давеча никто и по дешёвке брать не хотел. Оказалось — вчера вечером всех купили оптом. А в оружейном ряду существенно поубавилось предлагаемого на продажу оружия. Причём, осталось дорогое, богато изукрашенное, а вот простое и дешёвое исчезло почти всё. У отца Нирула, например, разом ушло три фалькаты, пять кинжалов и шесть наконечников копий. И скупил оружие один и тот же человек — небогатый, кстати, с виду, по описанию здорово напоминавший того, скупившего рабов-военнопленных, как его описали работорговцы…

— Сколько будет два плюс два? — глубокомысленно спросил меня наш испанский мент.

— Сколько нужно, столько и будет, — столь же глубокомысленно ответил я ему.

— И кому могла понадобиться маленькая частная армия?

— Причём, заметь, из отчаянных сорви-голов, ради свободы готовых на всё.

— Ради СКОРОЙ свободы, — уточнил Хренио, — Держать их в рабстве долго я бы не рискнул!

— Значит, скоро узнаем?

— Похоже на то…

Тордулу мы, конечно, доложили — и о странных фактах, и о своих мыслях по их поводу, и наш командир тоже изрядно озадачился этим вопросом. Но поразмышлять на эту тему как следует не дали ни нам, ни ему…

— На стены! Все на стены!

Мы-то думали, что все восставшие турдетанские пейзане ушли с войском Кулхаса преследовать и добивать римлян, но оказалось, что не все. Вряд ли вождь имел к этому какое-то отношение. По опыту мы уже знали, что не очень-то подчиняются верховным вождям отдельные «партизанские» главари. Похоже, несколько как раз таких отрядов и решили попробовать на зуб ведущую какие-то непонятные их простым крестьянским мозгам игры Кордубу. И находятся же такие твердолобые! Шли бы себе с Кулхасом римлян бить. Своих мозгов мало — вождь на то есть! Так нет же, обязательно надо некоторым именно под Кордубой шею себе сломать!

— Судьба у них такая! — заключило наше начальство, и мы получили инструкцию — без особых причин не убивать и не калечить, но при наличии таковых не миндальничать. А горе-повстанцы, похоже, задались целью предоставить нам таковые причины. А иначе зачем, спрашивается, стали бы они переться к стенам с крючьями на верёвках и с лестницами? Мы выстрелили по несущим лестницы, стремясь пока лишь подранить для вразумления, но передовые «партизаны» уже подбежали и закинули крючья. Часть их сорвалась вниз, но часть зацепилась, и по их верёвкам полезли первые жаждущие героической

смерти. Хрясь! Даже под мечом верёвка на весу не пожелала быть обрубленной с одного удара, и мне пришлось пилить её зазубринами на клинке у рукояти. Это помогло — последние волокна лопнули, и взбирающийся по ней «народный герой» тяжело рухнул вниз, шлёпнулся и заорал от ушиба. Вот там и отдохни, авось поумнеешь! Сразу три крюка зацепились за зубцы парапета. Один из них, верёвку которого не успели натянуть, я отцепил и сбросил — удачно сбросил, судя по воплю внизу. Верёвку второго пришлось рубить — она хорошо легла в одной точке на деревяшку и разрубилась в этом месте без возражений. Этот «альпинист» тоже приземлился для вразумляющего отдыха. Но с третьей я ничего уже поделать не успевал…

Пейзанин в чёрном плаще и с бородатой харей нарисовался между зубцами с явным намерением проникнуть за парапет.

— Лезь обратно! — дружески посоветовал я ему, — Я сегодня добрый!

Пару мгновений этот «вышедший родом из народа» переваривал услышанное, аж шестерёнки в мозгу скрипели, но… Или я пока ещё плоховато изъясняюсь по-иберийски, или «партизан» попался уж больно непонятливый. Вместо того, чтобы последовать доброму совету, он закинул ногу, подтянулся, выпрямился и потащил из ножен меч.

— Ну, извини, хрен ты угадал! — это я уже не стал переводить на иберийский. И лениво, и никчему это покойнику. Кажется, это была первая жертва «партизанского» штурма. Но что бы вы делали на моём месте? Ждали бы, пока сами схлопочете по кумполу? Так это было бы недолго и, кстати, очень больно. Римский гладиус старого «галльского» образца тяжёл и неуклюж — не зря Кулхас великодушно подарил эту часть трофеев безоружным крестьянам безо всякого дележа. Но ведь и ломом можно охреначить сдуру по самое «не балуйся»! Оно мне надо, спрашивается?

«Партизаны» оказались упёртыми. Пока мы разбирались с «альпинистами», подобрались остальные — с лестницами. Лестницы были тяжёлые, из добротных лесин связанные, да и лезли по ним густо. Парочку удалось опрокинуть, и на месте их падения образовалась изрядная свалка. По остальным бодро взбирались кандидаты в мёртвые герои местного народного эпоса, и уже никак нельзя было отказать им в желаемом. Да и рассердились мы уже, откровенно говоря. В конце концов, сколько ж можно терпение-то наше испытывать!

Три человека из городской стражи уже сложили свои головы на стене, червёртого сдёрнули крюком и изрубили внизу, да и из наших одного копейщика зацепили фалькатой, а вечно невезучего Серёгу отоварили обухом топора по лбу. Народ озверел и дрался уже всерьёз.

— Мы вас прикроем, а вы стреляйте! — предложили нам копейщики из городской стражи, и Тордул одобрил разумное разделение труда. Снизу бестолково, но плотно постреливали каменюками «партизанские» пращники, и их следовало несколько урезонить. Этим мы и занялись, поскольку с лезущими по лестницам копейщики уже наловчились неплохо справляться и без нас.

По нашей прямой местной специальности дело у нас пошло куда веселее, да и наши пращники с тремя лучниками-горцами поддержали, и вскоре обстрел со стороны противника существенно поутих. А там уже и прочие «партизаны» поугомонились, обескураженные неудачей. Покричали под стеной, поразмахивали оружием, да и отошли.

— Вот это правильно! Война войной, а обед — по распорядку! — одобрил Володя.

Обедать, впрочем, только наше командование отправилось по человечески, к Ремду, а нам был доставлен оттуда на стену «сухпай». Настроения мне это не прибавило, поскольку за обедом я намеревался «не наесться» и прогуляться в дом «за добавкой», при выпрашивании которой разведать, в каком его закутке строгая мамаша держит Велию. Увы, приказ командира был строг — не сметь отлучаться со стены. Более того, после обеда на неё стали подтягиваться и вооружённые горожане. Явился и наш начальник — почему-то в сопровождении трёх домашних рабов «досточтимого».