Арбатская излучина
Шрифт:
Ни одного сантиметра свободного места с обеих сторон своеобразной улицы, пролегавшей между двумя рядами торговых заведений, и даже на пластиковые плиты пола выплескиваются товары как знак переполненности, перенасыщенности завитринного мира, иероглиф возникающего противоречия между бешеным стремлением продать и равнодушием тех, кто должен бы купить… — бог мой! — ну как же не купить такое само себя навязывающее, захватывающее, как на клавиши нажимающее на все твои чувства, ласкающее, нежащее, обещающее… Но не покупают.
Узкие эскалаторы змеились, перемещая по вертикали пеструю толпу, но шибче их бежали движущиеся по разным направлениям горизонтальные дорожки, то параллельно, то пересекаясь, как настоящие улицы с указателями на развилках.
Аэропорт-город жил странной, химерной, сделанной жизнью с кондиционированным воздухом, искусственным дневным светом, бегучими тротуарами и насквозь просматривающейся внутренностью магазинов. А беспрерывно моргающие строки световых табло с указаниями рейсов, посадочных площадок и времени отправления самолетов нагнетали тревожную, нервную атмосферу этого вещного мира, в котором даже толпа казалась муравейником среди громадного леса.
Как это произошло? Какой недобрый случай подстроил их встречу? Да, чистый случай. Впрочем, воздушное сообщение богато сюрпризами. По каким-то причинам не принимал Брюссель, и лайнер «Эр-Франс», которым летел Лавровский, приземлился во Франкфурте-на-Майне.
В самолете было душно, салоны переполнены. Посадка оказалась жесткой. Все было плохо. К тому же Лавровского слегка укачало, и это малозначительное само по себе обстоятельство вызвало у него неприятные мысли: «Вот уже начались всякие возрастные фокусы с давлением…»
Одно к одному: сразу же, пройдя контроль, Евгений Алексеевич столкнулся с Вадимом лицом к лицу, словно то была обусловленная, необходимая встреча, ради которой, собственно, и произошла неувязка с рейсами и все неудобства в полете…
Он так и не понял, куда направлялся Вадим. Да это и не было важно. Главное состояло в том, что им предстояло провести здесь какое-то время, пока соответствующая строка светящегося табло не укажет им час взлета и номер посадочной площадки.
Встретившись после очень долгой разлуки, они не стали подсчитывать потери: слишком много лет и бед пролегло между ними.
Таких лет и бед, на фоне которых что' значили лысина и исчерканный глубокими морщинами лоб или мешки под глазами! Счет взаимных обид, безоглядных разрывов, постылых встреч стерся, списался. Даже трагичность того свидания, той развилки, от которой уже бесповоротно разошлись их пути, притушило пеплом времени.
Внезапность столкновения ошеломила их. Инстинктивно пытаясь отдалить неизбежность разговора, они попытались раствориться в толпе, отвлечься. Это было нетрудно: вещный мир аэропорта-города казался необъятным. Они скоро устали, два старика, видевшие так много и все же подавленные торговой энергией этого места. К тому же отсутствие окон и дверей вызывало боязнь замкнутого пространства, к которой Евгений был склонен.
Но когда они переступили порог одного из многочисленных баров, резко контрастирующего своими опущенными белыми шторами и тихой «разговорной» музыкой с окружающей ярмарочной шумихой, им уже деваться было некуда, и разговор, которого опасались оба, завелся сам собой.
— Удивительное дело: встречаемся с тобой как будто нарочно — всегда на каком-то рубеже, на повороте. У меня, во всяком случае… — Вадим помялся, подергал бровью. — Не смейся: женюсь!
— Я — это что! Дети бы не смеялись. Кажется, имеются?
— Имелись. Обоих сыновей отдал войне.
— Прости… Кто же она, твоя избранница?
— Она? Немолода. Была когда-то красива… А сейчас — просто приятная, добрая женщина. Без затей. Но с деньгами. Для меня тоже немаловажно.
— Думать надо. Француженка?
— Немка из Эльзаса.
Они помолчали, как будто именно то, что Вадим женится на эльзаске, погрузило их в размышления.
«Рубеж» Евгения был неожиданнее Вадимова.
— Я возвращаюсь в Россию… — Евгений не закончил фразу: он хотел сказать, что хочет умереть на родине, но это показалось ему высокопарным.
Вадим поднял голову, на побледневшем лице и сейчас еще очень красные губы скривились в болезненную усмешку.
— А з-зачем такой курбет? — это легкое заикание, оно было раньше еле заметно: «для шарма». Сейчас оно выдавало замешательство.
Евгений пожал плечами:
— Ностальгия, верно.
— Я не верю, что есть такая болезнь. Это придумка малодушных. Куда ты едешь? У нас там ничего не осталось. — Вадим уже справился с собой, говорил легко, иронично: — Ты всегда отзывался на всякие модные веяния. Сейчас модно возвращаться. Ах, умереть на родине! Ах, вдохнуть ее воздух…
— Перестань, глупо. Слишком все сложно, чтобы так, походя…
— Ты прав: не будем об этом.
Но о чем же они могли говорить после того, что выяснилось? Не просто ведь один уезжал, другой оставался, не просто они разлучались. И уже неважно было, что многие годы они не встречались даже. И даже то, как они расстались последний раз… Но они жили в одном мире. Их дороги хоть и расходились, но все же пролегали по одному, их общему миру… Долго они шли рядом, и это происходило в те годы, когда складывалась судьба. Потом, даже физически находясь далеко друг от друга, они ощущали свою связь. Время не разрушало ее. Она истончалась, иногда только пунктирная линия связывала их, но все же связывала. Однажды эта связь оборвалась. И все же они жили на одной планете. Сейчас уже галактики разделяли их. И от сознания этого стало страшновато. Страх заполнил паузы между словами, которыми они обменивались. Даже не слова это были, а тени слов, такой хрупкой стала их связь, прежде чем вовсе порваться. А быстро и нервно бегущие строки светящегося табло подводили черту, приближали разлуку, меркли и вновь зажигались с такой непреложностью, словно это было не прозаическое расписание рейсов, а сигналы самой судьбы.
И почему-то именно эти торопящиеся и торопящие строки подталкивали сознание Лавровского все ближе к мысли, которую он гнал. «Если не сейчас, то никогда уже не узнаю… А зачем мне знать? Незачем, верно. Но раз я об этом думаю… значит, зачем-то надо… Надо? Живому человеку спускаться в преисподнюю? Да. Нужно ли? Вряд ли».
Так суматошно думал он, и скрытая его мысль, наверное, не очень уж прочно была скрыта от собеседника. Может быть, просто потому, что была закономерна, естественна. В самом деле: как вышел Вадим Воронцов из войны? Как уцелел? На каком этапе выскользнул из петли, которая вилась, вилась же вокруг него!