Арбатская излучина
Шрифт:
Она не могла понять мужа, потому что считала — и наверное, по здравому смыслу так оно и было, — что их положение самое счастливое в сегодняшнем мире. Действительно, будь ее муж русским подданным, он был бы в лагере интернированных и бог знает что там бы его ждало. Имел бы он немецкий паспорт, ему пришлось бы идти воевать на стороне Германии. Но, оказавшись гражданином нейтральной страны, ее муж удачно избежал того и другого.
А его душевные метания Эмма приписывала особым свойствам «сложной славянской натуры» и мирилась с ними как с неизбежным злом.
Но больше всего примиряло ее с жизнью дело, которому она отдалась всей душой, дело, в котором она нашла себя в полной мере.
И то, что муж никак не участвовал в этом деле, которое теперь составляло смысл ее жизни, она принимала спокойно, а иногда полагала, что это даже лучше: ей самой принимать решения, ставить задачи и разрешать их. А задачи были нелегкие.
По нынешним временам содержать такой маленький, но уютный отель в горном городишке в военную пору, когда люди в силу общего положения меньше всего имеют возможность передвигаться по свету, было вовсе не легко. И казалась бы нелепой сама затея этой крошечной гостиницы, вернее — пансиона на склоне горы, комфортабельного гнездышка, сентиментально названного «К тихому уголку». В такие годы это название само по себе столь ошеломляло, что из одного своего противоречия действительности привлекало клиентов.
К удивлению мужа, Эмма имела успех. «Тихий уголок» никогда не обманывал своих клиентов в основном: он обещал тишину — и давал ее.
Эмма не замечала того, что видел ее муж: хрупкости этой тишины. То был ее призрак, а не сама тишина. Но Эмма не была склонна проникать в глубь явлений, а предприятие ее процветало.
Это был действительно на редкость красивый уголок. Он открывался взгляду прохожего на повороте горной дороги, в некотором отдалении от курортного городка там, внизу, но и не совсем на отшибе. Это устраивало и тех, кто был связан с городом, и тех, кто жаждал уединения, но без отрыва от цивилизации и ее плодов.
Открывался он маленьким горбатым мостиком, переброшенным через бурный и мутный ручей, и вел в узкую аллейку из дугообразных перекрытий, увитых виноградом. Вечером в аллейке горели разноцветные фонарики и приятный желтый свет излучал большой стеклянный шар с надписью «К тихому уголку».
Самый дом прятался в кустах мелких роз. Весной их было столько, что казалось, в зарослях их потонет небольшая вилла, а запах, приторный и вместе с тем нежный, проникал во все углы дома.
Виноградная аллейка выводила на усыпанную гравием площадку с маленьким фонтаном посредине. Здесь под пестрыми зонтами стояло всего четыре столика, покрытых скатертями в шашечку, и легкие стульчики, которым придавали веселый летний вид цветные подушечки, прикрепленные к спинкам и уложенные на сиденьях.
Все выглядело чисто по-немецки. По утрам, когда производилась тщательная уборка и на подоконниках проветривались легкие цветастые перинки, совершенно ясно становилось, что «отель» только тщится быть французским, а по существу неистребимо немецкий дух господствует в его стенах.
Вечером, когда зонты складывались и убирались, в железных подставках на тонких стержнях вспыхивали разноцветные лампочки в тюльпанообразных абажурах. При их свете здесь иногда играли в карты или немецкую игру «Кнобельн».
Но большей частью жизнь протекала на веранде, где столы были накрыты белыми крахмальными скатертями, с салфетками, сложенными в форме распустившегося цветка.
Комнат, сдающихся помесячно, было мало. Они всегда были нарасхват. В этот живописный тихий уголок стремились разные люди и по разным мотивам.
И все тут было делом рук Эммы, ее способностей, ее умения с минимумом затрат создать такое спокойное, без утомительного модерна и без смешноватой старомодности, всем доступное заведение, где находили приют и отдых нуждающиеся в них.
И сама хозяйка, моложавая, стройная, с ранней — и видно, что ранней, — проседью в туго завитых светлых волосах, со смело смотрящими из-под них голубыми глазами, всегда обдуманно и к лицу одетая, была здесь как нельзя более уместна.
Эмма обходилась самым малым штатом прислуги. И все это были люди тоже спокойные, выдержанные, без фамильярности, с достоинством вкладывающие свои усилия в то, чтоб «Тихий уголок» был действительно тихим.
Эмма сумела поставить дело так, что никаким не диссонансом, а, напротив, даже как-то повышая весь тон этого места, существовал здесь муж хозяйки — господин Лавровски. И было естественно, что такой образованный, из семьи русских аристократов, господин держится несколько вдалеке, в своем кабинете, где у него много книг, и толстые пачки газет на разных языках привозит ежедневно для него на своей велотележке почтальон-инвалид, охотно делающий это потому, что здесь обеспечена ему хорошая рюмка настоящего, как до войны, шнапса и кусок киршенкухена со взбитыми сливками.
Впрочем, иногда вечером на веранде, а в дурную погоду в столовой сам Лавровски играл в покер с постоянными своими партнерами: господином Бельзеном, владельцем аптеки внизу, в городке, охотно совершавшим небольшой подъем в горы, чтобы провести здесь вечер, и братьями Дефонже, содержавшими скаковые конюшни, известные далеко за пределами городка. Бельзен был немцем, но давно натурализовался в Швейцарии, и разговор шел на французском, одинаково устраивавшем всех.
А то, что хозяйка иногда испытывала легкое затруднение в речи и произносила изредка французские слова на немецкий лад, в ее устах звучало даже привлекательно.
Сдержанная, корректная игра принимала совсем иной оборот, когда — и довольно часто — к компании присоединялся господин Роже Дарю, начальник местной полиции. Говорили, что когда-то он занимал большой пост в своем департаменте, но за какие-то неблаговидные дела был смещен. Это произошло давно, и Роже Дарю уже несколько лег возглавлял полицию этого курортного городка, где и слуху не было о каких-то уголовных сенсациях и вообще о происшествиях, дающих хлеб полиции. И Роже Дарю, мечтавший о громких делах и сыщицкой славе и, может быть, благодаря некоторому авантюрному складу характера потерпевший фиаско на первых порах своей полицейской карьеры, находил для себя отдушину в азартной игре.
Покер был такой игрой, вернее, мог стать ею: все зависело от ставок. Они определяли напряженность и темп игры. Покер с его игрой на психологии противника, с необходимостью принимать быстрые и категорические решения: прикупить, спасовать, выйти из игры, и молниеносно разыгрывающейся развязкой, отвечал склонностям Дарю. Он подымал его над буднями тусклого существования там, в котловине; ему мерещились залы роскошного казино, легендарные выигрыши, столбики золотых монет и шорох ассигнаций.
И уже не веранда скромного отеля была ареной его успеха, а игорный клуб где-нибудь в Монте-Карло или Баден-Бадене…