Арена
Шрифт:
Ольге захотелось немедленно выгнать домоуправа: как он смеет оскорблять их! Но она видела: мать даже не шелохнулась, а только с надеждой смотрела на домоуправа.
Тот потер лоб большим пальцем, деловито оглядел переднюю и, подумав, сказал:
— Тогда попробуйте сдать комнаты, жильцов в момент найти можно.
— Найдите, Владимир Николаевич! Найдите, голубчик! Я вам буду очень благодарна…
— Ну что, ба? Как? — обратилась Ольга к только что вошедшей бабушке.
— Ничего, кажется, милые люди. Особенно этот инженер одинокий, Гаглоев. Веселый такой. Я ему говорю: «Что же вы так налегке-то?» Смеется. «Весь мой багаж, — говорит, — это вот друг портфелюга». Зато у этих — вещей, вещей! А ты, Антонина, опять раскисла. Стучат, кажется, или мне послышалось? Не привыкли мы к стуку. Да, да, войдите!
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянуло миловидное лицо жилички.
— Вы извините. Мне прямо неловко. Вы не дадите чашечку? Тема, сын мой, чаю захотел, а я еще не распаковалась, — она несмело произнесла это, не зная, к кому из трех женщин обратиться.
— Сейчас, сейчас, — бабушка подошла к буфету, достала маленькую кузнецовского фарфора чашку и протянула ее жиличке. — Если что-нибудь нужно, вы не стесняйтесь. Обращайтесь обязательно. Мало ли что! Вы не стесняйтесь, меня зовут Прасковья Семеновна!
Когда жиличка вышла, мать забралась в уголок дивана и, ни с кем не говоря, тихо всхлипнула.
«Началось!» — подумала Ольга, глядя на нее.
Чаевничала одна бабушка.
В квартире все время было шумно. Утром Ольгу будило еще ленивое от сна позевывание матери, шарканье домашних туфель, и она, злая и невыспавшаяся, вставала и шла умываться. Завтракали втроем. Мать не спускала глаз с Ольги, и девушку начинал раздражать ее пристальный взгляд. Она знала, что матери грустно смотреть на нее, теперь неряшливо и как-то серо одетую. Ольга видела, как тускнели глаза матери, когда перед праздником она вновь и вновь обводила взглядом комнату, выискивая, что бы еще отнести в комиссионный.
Расставаться с вещами ей всегда было жаль. Пенсию, которую получали за отца, Антонина Ивановна приберегала. Она всегда ругалась с бабушкой, когда та говорила:
— Попомнишь мое слово, Антонина. Висеть нам в списке. Домоуправ давеча звонил. Опять в неплательщики попадем. Мне-то что! Ты же сама первая расквасишься.
— Жильцы… — начинала мать.
— Жильцы жильцами. Тебе за три месяца было уплочено? Было. Ну и вот. Еще две недели они могут жить, а потом уж и деньги. А за квартиру, как ни крутись, как ни вертись, платить завтра нужно. Последний день. Д-да… — тянула свое бабушка, и мать скрепя сердце отдавала ей деньги.
После таких бурных сцен мать старалась ни с кем не разговаривать. Она отправлялась в поликлинику. У нее в последнее время выработалась привычка ходить по врачам, с удовольствием выслушивать их консультации и получать узкие полоски рецептов. Дома она всем их показывала, приходила в ужас от своих болезней и с трепетом рассматривала мудреные латинские названия, но никогда не хотела получать по ним лекарства, считая это ненужной роскошью. Она довольствовалась плоскими тюбиками пирамеина, купленными за аптечным прилавком, где у каждого лекарства была своя этикетка и твердая стоимость. Рецепты Антонина Ивановна копила так же аккуратно и бережно, как когда-то санаторные книжки. При каждом удобном случае она старалась затянуть к себе жиличку и, разбирая гардероб, поплакать при ней. Но потом ей стало казаться, что жиличка чересчур черства, и она начинала сердиться.
— Вы не думайте. Да-да, это все не так-то просто добывалось.
С ней никто не спорил. Действительно, ведь раньше, когда мать следила за собой, она не была такой невзрачной, как сейчас. А может быть, потому, что был жив отец?
Собираясь к врачу, мать достала старый пляжный сарафан, и Ольга видела, как быстро заработали ножницами и иглой ее нервные пальцы. И вот как ни в чем не бывало она надевала новую нарядную кофту.
— Как по-твоему? На мой взгляд, очень мило. Я только что подумала, что бабушка зря продала твою коричневую юбку, а то с фисташковым платьем ее можно было бы вполне скомбинировать. Как я не догадалась раньше? Даже обидно. Оленька, я вернусь очень скоро. Бабушка придет, скажи ей, чтобы она подумала об уборке.
Мать закрыла за собой дверь. Ольга побродила по квартире и, взяв старые, потрепанные, еще школьные учебники по истории, стала зубрить. Даты путались, учить было лень.
В дверь постучал Гаглоев и, вызвав Ольгу, долго и смущенно объяснял, что приехал его друг и необходимо его устроить, им вдвоем будет очень удобно, а если там неустойка какая в плате, то об этом можно договориться.
Ольге было неприятно, что он заговорил с ней о деньгах. И она, пожав плечами, сказала:
— Пожалуйста, что вы спрашиваете? Конечно, можно.
Гаглоев прошел к себе. А Ольге вдруг захотелось что-то сделать.
«Уберу», — подумала она и, надев старый бабушкин передник, принялась за уборку. Вскоре пришел гаглоевский друг. Дверь ему открыла Ольга. И тотчас ей стало как-то неловко.
«Наверно, за домработницу принял. Ничего, я ему покажу, какая я домработница».
Она решила разодеться и постучать к Гаглоеву. Но не прошло и минуты, как ей показалось все это мелким и глупым. Она забралась на тахту. Хотелось, пока одна, закрыв глаза, помечтать. Раньше это так здорово получалось, легко и ясно. То можно было себя увидеть в забрызганной известкой спецовке, где-то высоко на лесах какой-нибудь стройки. Или Ольга была в строгом костюме, ровная и спокойная среди шумной ватаги студентов. Но теперь даже и мечты не удавались. Стоило только вспомнить, что ты до сих пор состоишь на комсомольском учете в школьной организации…
Ольга даже и не заметила, как пришла мать.
— Чье это пальто висит в передней? У кого-нибудь гости? Бабушка до сих пор не пришла? А кто убирал? — не переставая задавать вопросы, мать сняла пальто, встряхнула лисицу и аккуратно повесила ее на стул просыхать.
Ольга вяло что-то ответила ей.
— Ты знаешь, сейчас зашла мимоходом в наш универмаг. Что там творится, ты себе не представляешь! Появились китайские косынки. Шифоновые, и такие яркие! А тона… На голубом фоне — разводы, черно-белые, синие, даже какие-то красные цветочки. Рассказать это невозможно. Подумать только, какие вещи стали появляться! Вот бы к серому костюму, а?
— Мама, тут без тебя к Гаглоеву друг приехал. Он спрашивал, можно ли его поселить.
— Ну, что же ты, чудачка! Конечно же, можно. Про деньги он не говорил? Вот сейчас они были бы кстати.
— Какие деньги? Гаглоев же платит. Я сказала, что все в порядке.
— Что ты наделала? Нет, на тебя совершенно нельзя оставить квартиру. Она сказала! Тоже нашлась благодетельница. Сама еще не зарабатываешь…
Антонина Ивановна зло швырнула на стол шляпу.
— Гаглоев у себя?
— Мама, ты не вздумай только идти объясняться. Не позорь меня, пожалуйста. Хватит!