Арена
Шрифт:
Бабушка включила свет.
— Ми-илые! Ну и засиделись!
Был второй час ночи.
1955
ВЕРКА
Рассказ
Верка некрасивая. Другие тоже, бывает, не блещут. Но в них есть искорка или бесенок, который и остановит чей-нибудь взгляд. Обернется прохожий, влюбится, да еще… Впрочем, о том, что на ней кто-нибудь и когда-нибудь женится, Верка давно уже не думала.
Тридцать два года. Бледное, плоское лицо. Едва заметные ресницы, которые словно карандашом обвели круги, где медленно поворачивались светлые глаза. Рот большой, пухлый, но опять какой-то бесцветный. Пробовала Верка мазать губы помадой. Ничего не вышло! На лице появлялись яркие губы, но тотчас исчезало все остальное, особенно брови. А если намазать еще и брови — становилась Верка похожей на расписную матрешку.
Так и жила она некрасивой. Утром торопилась на работу. Принимала одну за другой телеграммы. Изредка, не поняв закорючек торопливого почерка, переспрашивала слово. Лица тысячами мелькали в окошке, но Верка уже не искала среди них того, которое могло бы дать ей хоть каплю чувства. Верка давно в это не верила, хотя в глубине души что-то беспокойное начинало ворошиться, требуя от нее то озлобления, то тяги к тому, что у других называлось «семья».
Верка, однако, не жаловалась, молчала. С готовностью выслушивала все житейские тайны своих подруг. Даже иногда они заполняли ее настолько, что обычная вялость исчезала, и Веркино лицо принимало озабоченное выражение. Когда же все улаживалось и рассеивалось, Верка снова была опустошенной и сердилась неизвестно на кого, упрямо думая, что ее обошли, обокрали.
Три года назад Верка похоронила мать. И сразу осунулась, затихла. На работе отнеслись участливо. Даже сам начальник отделения подошел и сказал:
— Тяжело, да! Эх, Веруха, ничего тут не попишешь… — Утешать Иван Саввич не умел, да и боялся лишним словом посыпать соль на Веркино сердце. Потрепал ее по плечу и добавил: — Ты вот что, работай, не давай себе покоя. Глядишь, оно и образуется.
Потом иногда она ловила на себе его ласково-одобряющий взгляд и работала, работала. И вдруг неожиданно для себя оказалась в самом центре внимания. Ее фотография висела с фотографией Ивана Саввича на Доске почета рядом. Верку это очень обрадовало, но про себя она думала:
«Угораздило же! Другие хоть на карточках получаются, а у меня, кроме носа, и смотреть не на что». И все же почет ей льстил.
Как-то Иван Саввич подошел к ней и сказал:
— Я — человек прямой. Хорошая ты, Верка. От всей души желаю тебе… — он запнулся. — Знаешь, у нас сегодня это… пельменник. Сыну моему на заводе премия вышла. Так вот, давай приходи.
Верку в жар бросило. Она покраснела и тихо сказала:
— Ладно.
И тут первый раз за много лет ее посетила надежда. Она слыхала, что сын у Ивана Саввича вдовый и что Иван Саввич никого не звал с почты к себе домой — хорошо знала. «Неспроста!» — думала Верка и собиралась взволнованно, осторожно, тщательно. Надела свое синее, с плиссированной юбкой платье. Хотела пойти в парикмахерскую завиться. Но вдруг испугалась, что это не пойдет к ней и может повредить тому, без чего она уже не мыслила жизни. По простоте своей она решила не идти с пустыми руками и пошла в «Детский мир». Тут сама, точно ребенок, растерялась, не зная, какую же из игрушек унесет отсюда. Пожалуй, вот этот черный конь, который словно застыл в ожидании седока: возьми уздцы, так и понесет тебя вскачь.
— Простите, пожалуйста, сколько стоит эта игрушка? — робко спросила Верка.
— Пятьдесят рублей сорок копеек.
Верка открыла сумочку.
— Надо же! Всего только…
Продавщица не дала ей медлить:
— Мы давно не получали этот товар. Игрушка замечательная. Ваш ребенок будет доволен.
При словах «ваш ребенок» Верка вздрогнула, покраснела и, благодарно взглянув на продавщицу, сказала:
— Выпишите, пожалуйста.
Она вышла из магазина радостная и даже рассмеялась, подумав:
«Не на троллейбусе, а на коне пронесусь четыре остановки». В кармане у нее одиноко болтался гривенник.
Запыхавшись, румяная, появилась она в открытой двери перед Иваном Саввичем. Старик удивленно заморгал, глядя на нее. Что-то новое, необыкновенное появилось в Верке и приятно поразило его.
— Что ж опаздываешь-то? Заждались! Проходи, проходи…
Ей представили всех, кто был. Но Верка не могла почему-то запомнить ни одного имени. Вот он, сын Ивана Саввича. Коренастый, чубатый. С узкими щелками глаз, которые без конца смеются. Даже плотно сжатый рот не делает его строгим. Подвижные руки. То теребят салфетку, то гремят вилкой о краешек тарелки. Вносят пельмени. В большой супнице их такое множество, словно это отварили простые рожки. Они клубятся паром. Кусок сливочного масла мгновенно тает, растекаясь кое-где пенными струйками, а пельмени, будто разомлев окончательно, отлипают друг от друга, разваливаясь по тарелкам.
Верка счастлива. В соседней комнате проснулся мальчик. Она слышит его смех:
— Ух ты, коняга!
Его, еще сонного, в пижаме, выводят в столовую. Он не похож на отца. Почему-то наголо острижен. Для школьника мал.
Ему объясняют, что это она принесла коня. Взгляд его все же недоверчив.
Вокруг веселье. Вскоре пельмени съедены, и только в селедочнице плавает уцелевший лук. Мальчик стоит около Верки, не дичится. Верка тоже не чувствует робости. Смеющиеся глаза сына Ивана Саввича заставляют ее краснеть и взволнованно разглаживать руками складки плиссированной юбки.
Первыми уходят родственники. Их шумно провожают. И Верке кажется, что ей тоже нужно уходить. Она поднимается, подходит к портьере. Но здесь внезапно останавливается, не зная, что делать…
Голос Ивана Саввича звучит глухо, ворчливо:
— Тоже выискался гусь! Не с лица воду пить. Девка работящая, душевная. Мальцу твоему чем не мать? Все вы с норовом!
— Ты, батя, по старинке живешь. А невесту позволь мне самому выбрать. Ты по близорукости опять матрешку какую-нибудь в родные запишешь…
Верка быстро подходит к патефону. Хриплая, дребезжащая пластинка режет слух, и Верке кажется, что еще немного, и она заплачет в голос, по-бабьи… Нельзя, нельзя… Нужно сфальшивить, как патефонная пластинка, и тогда никто не разберет, что в голосе слезы.
На улице сын Ивана Саввича держит ее локоть и говорит, а Верка идет так, как всегда с работы, не торопясь и не заботясь, что слякоть оставляет грязные брызги на ее чулках.
— По понедельникам мы обычно кончаем раньше. Если вы разрешите, то в кино пойдем, а то к нам в клуб учиться танцам…