Арена
Шрифт:
— Тема, а ты как думаешь?
Тема насупился и неторопливо ответил:
— Вы опять шутите.
— Я? Нисколько. Что глаз — это верно. Только не птичий, а деревянный. У дерева тоже глаза есть.
— Да уж… — усомнился Тема.
— Конечно, а как ты думал? Пока на стволе кора, дерево слепое. А как к нам на фабрику попадет, сразу становится зрячим.
— Как это?
— Очень просто. Кору снимаем. Ствол, вот этак, на тоненькие фанерки делим. Их в порядок приводим, и дерево смотреть начинает. Сначала его взгляд мутный, неяркий, а от полировщиков и зависит, чтобы глаза эти стали лучистыми. Заискрились бы так, что только держись. Ну, само собой разумеется, что у дерева, как и у человека, глаза бывают разные: одни спокойные, серьезные, с холодком, как, скажем, у дуба, другие пламенные. А бывают глаза — ну ни рыба ни мясо. Это все, значит, третьесортники. Иногда, знаешь, самое простецкое деревцо размалюют под красное. Бывает и так. Редко, но… А вы что-то невеселая, Оля, — обратился Николай к Ольге.
— Непристроенная, вот и невеселая. Что ж вы хотите, она ведь у нас второй год не при деле, — вмешалась в разговор бабушка.
Ольга зло посмотрела на бабушку и неожиданно заплакала.
Все неловко замолчали. Только бабушка, грустно качая головой, продолжала:
— Весь сыр-бор почему? Потому что сына моего нет. Бывало, стоит кому заплакать, так он сразу: «Ну чего, чего вы? Запомните, — говорит, — плакать нужно про себя, а вот смеяться вслух». Теперь же у нас все наоборот. Вот ревут в три ручья, так что на седьмом этаже небось слышно, а смеются тихо — только рот кривят.
— У нас друг другу не верят! Никто не верит! — всхлипывала Ольга.
— Да что вы плетете-то! Сами себе не верите! — Николай в сердцах бросил наждачную шкурку и закурил.
Тема молча наблюдал за всеми.
— Поймите вы, Оля! Нельзя так, как вы, существовать. Работать нужно. Интересно ведь. Хоть, к примеру, нашу фабрику взять. Того же Гаглоева. Вы знаете, что это за человек?
Николай говорил, а девушка уже видела и фабрику и людей. Там было все: работа, любовь, а значит — жизнь, к чему теперь так тянулась Ольга.
Неразговорчивый Гаглоев вставал перед ней совсем иным человеком. Ольга, слушая о том, как Гаглоев влюбился, представляла себе, как он из-за робости долго не мог объясниться и только задумчиво останавливался около полировочной, даже и не глядя на девушку. Но та заметила, что на крышках стола, которые собирал Гаглоев, орнамент с каждым днем становился красочнее, и все, что не мог сказать девушке Гаглоев, досказывало за него подобранное им дерево.
— Это вы только говорите так. А скажи я, что хочу пойти к вам на фабрику, так вы усмехнетесь, махнете рукой: «Куда вам!» А я хочу, слышите, хочу работать! Думаете, не смогу? Так если хотите знать, я и сама могу отполировать шкаф.
Ольга быстро подошла к шкафу и, показывая на надраенные шкурками стенки, спросила:
— Эту можно полировать? — Затем, взяв у Николая мешочек с канифолью, она постукала им по стенке. Стенка тотчас сделалась белесой и веснушчатой. Обмакнув два пальца в рюмочку с постным маслом, Ольга, еле касаясь, провела по фанере. Потом она взяла кусок ваты, завернула его в легкую прозрачную тряпочку и сверху обмотала марлей.
— Представим, что это политура, — звонко сказала Ольга и, облизав запекшиеся губы, выкрикнула: — Итак, приступаю!
Все удивленно смотрели на Ольгу. Дерево тотчас потемнело под политурой.
— И долго же так она будет мусолить? — спросила бабушка.
— Увидите, Прасковья Семеновна, — весело отозвался Николай и, подойдя к Ольге, сказал: — Молодец вы! Все подметили… Вот что: завтра пойдем на фабрику…
К случившемуся Антонина Ивановна отнеслась сердито.
— Вот ты посмотришь, чем дело кончится, — говорила она бабушке. — Девчонка окончательно от рук отобьется. Все благодаря их проповедям: настоящая жизнь! А знают ли они ее? Мальчишки! Голодранцы! Каких-то два костюма имеют, выходной да рабочий, и думают, что они погоду делают. А Ольга, как же, конечно, туда же, за ними. Настоящая жизнь! Посмотришь, чем все это кончится!
— Да будет тебе! — отвечала ей бабушка. Вечером она потихоньку на кухне слушала рассказ Николая, как Ольга чуть не сбежала, когда он привел ее на фабрику.
— Испугалась? — бабушка участливо взглянула на Ольгу.
— Да нет, — засмеялся Николай. — Увидела она в кабинете директора мебель. Стулья кривоногие, а кресла — о тех даже и сказать не знаю как. Посмотрел я на Ольгу, вижу: сплошное разочарование. Меня за рукав дергает, шепчет: «Это что же, — говорит, — продукция вашей мебельной фабрики?» В это время директор входит. Я ему: дескать, привел вам свою кандидатуру. А она опять спрашивает: «Это что же, наша продукция?» Директор засмущался: «Да что вы, здесь же у меня весь брак собран». И наверное, обидевшись, сделал вид, что ему нужно пройтись по фабрике. А заодно и нас прихватил с собой.
— Что же ты мне и маме ничего не рассказываешь?
Ольга и рада была бы, да не знала, что же ей рассказать. О том, что ли, как она смутилась и покраснела, когда они вошли в сборочный цех? Там все мужчины ходили в громадных, до пола, фартуках. Поэтому Ольга и сказала только:
— Завтра я иду в первую смену.
Услышав это, мать грустно поглядела на портрет отца:
— Если бы он был жив, конечно, этого не случилось бы!
Но, всматриваясь в лицо мужа, подумала: «Кто знает, он иногда выкидывал и не такие фокусы».
И потом, когда бабушка, вслух думая о завтрашнем обеде, обратилась к Антонине Ивановне, та покосилась на Ольгу, пожала плечами и, сощурив свои выцветшие глаза, сказала:
— Что ты у меня спрашиваешь? Вот молодая хозяйка, теперь спроси у нее. Она ведь с завтрашнего дня рабочий человек…
Но даже в этом ее ехидном замечании не чувствовалось обычного сарказма. Мать казалась равнодушной и безучастной ко всему. А Ольге вдруг показалось, что все, чем жила она эти дни, опять только вымыслы.
Сидели без света. В комнате было, как всегда, тихо. Только за стеной в комрате Гаглоева раздавались тяжелые, твердые шаги Николая.
Еще с детства, когда Ольга ждала чего-то необычайного и важного, ее всегда волновало и приводило в смятение равномерное тиканье часов. Она пыталась считать: раз-два, раз-два. Сбивалась, снова считала. Так и теперь, как к часам, Ольга прислушивалась к шагам за стеной.
— Скорей бы завтра! — вздохнула она, ни к кому не обращаясь.
— Куда уж скорее! — зевнула Антонина Ивановна.