Арена

Воронин Дмитрий Анатольевич

А в следующее мгновение Александр снова пришел в движение, стиснув зубы и борясь с острой болью в боку. Леночка снова атаковала.

В первый момент Геннадий не поверил собственным глазам. Во второй — понял, что чего-то в этом духе следовало ожидать. По всей видимости, Жюри потребовало от далатиан поддерживать адекватную форму — иначе на их месте он бы сделался чем-то вроде спрута. Пусть с двумя руками, но длинными, метра по три, и гибкими. Тогда можно атаковать, оставаясь в относительной безопасности. То ли Жюри и в самом деле наложило ограничения, то ли далатиане сами приняли подобное решение, но противник Геннадия имел вполне человеческий вид. И даже вполне человеческую одежду — мышиного цвета

мундир, серые погоны с двумя красными полосами и тремя массивными желтыми звездами. Багровую, толстую, как говорится «на ширине ушей», шею венчала знакомая до отвращения голова с обрюзгшим лицом и седым ежиком оставшихся волос. Глаза из-под насупленных бровей смотрели зло, лицо наливалось краской — как всегда, когда полковник Бурый впадал в бешенство.

— Что уставился, капитан? — рыкнул Бурый. — Совсем распоясался, сучий потрох… А ну смирно!

Против собственной воли Генка вытянулся в струнку— и тут же отшатнулся, уворачиваясь от удара. В руке полковника была булава — утыканный шипами стальной шар на длинной рукояти.

— Что, задергался, сопляк! Ишь ты, в герои подался! — Бурый наступал, размахивая булавой, с жужжанием рассекавшей воздух. — Ты, мать твою, честь мундира опозорил! Связался со всяким отребьем!..

Генка отступал, постепенно отдавая противнику метр за метром. Булава опасна: зацепи она его хотя бы краем— и ладно, если обойдется сломанной костью. Чтобы выдержать удар этой хреновины, нужны латы, а никак не тонкая кольчуга. Тут и щит, пожалуй, не помог бы — только руку отшибет. Он ловил подходящий момент, рассчитывая, что Бурый допустит хотя бы одну, хотя бы самую маленькую оплошность. А тот лез вперед как танк, не ведая усталости и не желая ни на миг останавливаться — взмах, другой, третий… Бурый брызгал слюной, ругался на чем свет стоит, обещал Одинцову все виды кар земных и небесных, начиная от дежурного «уволю к чертовой матери» и заканчивая не вполне логичным обещанием перевести в участковые навечно.

Наконец Геннадий улучил момент и захватил руку полковника крестовиной своего необычного оружия. А в следующее мгновение лезвие полоснуло по брюху Бурого, рассекая мундир, кожу и скрывающийся за ними слой сала.

Полковник зашатался, рухнул на колени. Его булава упала в песок, толстые кисти рук, заросшие короткими жесткими волосами, зажимали рану, сквозь пальцы сочилась кровь. Несколько мгновений он так и стоял, пытаясь увидеть порез — не мог, мешало брюхо, — затем поднес к глазам окровавленную ладонь и медленно поднял глаза на Геннадия. С хрипом, с брызгами крови вырвались слова:

— Гена… с-су-ука… ты ж меня… убил… За… за что… за что, капитан?

В углу глаза свернулась бриллиантом слеза — неожиданная на этом рыхлом лице, обычно озлобленном и недобром. Выдержать такое зрелище оказалось Одинцову не по силам. Он отвернулся, пряча взгляд.

И поэтому не видел, как рванулся вверх, забыв об уже затянувшейся ране, полковник Бурый. Как описала смертельную дугу булава в его руках.

Он уже больше не видел и не слышал ничего…

Максим, чувствуя, как предательски начинают дрожать руки, отступал, вяло отмахиваясь мечом от наседающего противника. Слишком свежа была память о том, что может с ним сделать господин Якадзуми, ежели начнет сражаться всерьез. Хотя разумом Макс понимал, что господина Якадзуми здесь нет и быть не может, но разум — это одно, а глаза — совсем другое. Вот он — старенький, сморщенный старичок, который уже полгода был для Макса наставником… да и, пожалуй, чуть не единственным другом. Кроме, конечно, красавицы Ниночки — но применительно к девушке понятие «дружба» Макса устраивало не вполне.

Каким ветром занесло японца в Москву, почему он решил открыть школу восточных единоборств именно там — Макс не знал, да и не спрашивал. Как-то

не получалось задать всегда сдержанному учителю такой вопрос — что-то останавливало… На тренировках Максим чувствовал себя несколько неуютно, поскольку основную массу учеников составляли подростки. Он, взрослый дядя, все время ощущал какую-то неловкость, в очередной раз скрещивая меч с пацаном на голову его ниже. Что-то в этом роде, наверное, испытывает человек, случайно забредший на дневной сеанс мультфильмов и вдруг оказавшийся в толпе веселящейся детворы. Но все равно Максим был несказанно счастлив, что ему удалось попасть в эту школу, удалось увидеть своими глазами то, что до того момента видел лишь в кино или читал в книгах. Он созерцал работу Мастера.

Господин Якадзуми все понимал и, может быть, именно поэтому старался ставить Макса в пару либо с самыми старшими учениками, либо с собой. Максим благоговел перед учителем — и перед его умением владеть любым холодным оружием, и перед его способностью всегда сохранять кимоно идеально чистым и выглаженным. Это Макс, как и остальные ученики, к концу тренировки становился потным, грязным и вымотанным вконец — а седой японец, казалось, все это время спокойно просидел в уголке… Но ведь прыгал не меньше других.

Холодное оружие привлекало Макса с детства. Он даже довольно долго ходил в секцию фехтования — правда, без особых успехов. Наверное, очки мешали — ему говорили, что у всех близоруких реакция несколько замедленна. Но когда он повторил это японцу, тот лишь улыбнулся краешками губ. А еще Максим понял, что все, что он узнал о фехтовании, следует забыть раз и навсегда. «Противник не будет соблюдать правила, — объяснял Учитель. — Он будет нападать, используя любую возможность, любой шанс. Он нанесет самый подлый удар, если только сможет…»

Да, Учитель Якадзуми — он совершенно не признавал никаких правил. С его точки зрения, смысл имела только победа. Максим никогда не мог в полной мере проникнуться этой идеей. В конце концов, времена, когда от меча зависела жизнь, навсегда ушли в прошлое, оставив в памяти о себе лишь книги да редкие спортивные состязания, на Руси пока так и не ставшие особо популярными. И он, Макс, никогда не предполагал, что в его жизни случится момент, когда от умения владеть мечом будет зависеть так много. Тем более что о своем умении владеть клинком он был далеко не лучшего мнения: не раз, когда ему уже казалось, что он чему-то научился, спарринг с господином Якадзуми развеивал это убеждение, как шквальный порыв ветра превращает в ничто легкую струйку дыма.

Вот и сейчас Макс не мог отделаться от ощущения, что Учитель играет с ним. Удары, наносимые «господином Якадзуми», были простыми, немудреными, без особой вычурности… И отбивал их Макс без труда. С другой стороны, это очень напоминало манеру Учителя, у которого вялая атака в любой момент могла смениться стремительным, идеально исполненным и совершенно неотразимым уколом. Как правило, это происходило в тот момент, когда партнер расслаблялся и начинал заботиться о защите с меньшим старанием или, возомнив себя мастером, бросался в атаку, становясь в такой миг особо уязвимым.

Внезапно Учитель отпрянул назад. В его плече торчала короткая арбалетная стрела — видимо, постаралась одна из девочек. И в тот же момент с глаз Макса словно бы спала пелена.

Якадзуми ранен? Стрелой? Это же просто смешно!.. На тренировках он не раз наглядно, демонстрировал, как легко уклониться от стрелы, как просто уловить тот момент, когда арбалетчик нажимает на спуск, просчитать, куда полетит стрела, и сделать шаг… нет, шажок в сторону — ровно настолько, чтобы стрела, не задев одежды, прошла мимо. Конечно, на тренировках стрелы были тупыми, а тетива арбалета — не слишком тугой… И все же никому не удавалось попасть в Мастера.