Аргентинское танго
Шрифт:
«Мара, ну зачем так много вещей… Ты совершенно не можешь жить просто! Нам не нужно тащить с собой столько барахла!» Иван недовольно морщился. Она все бросала и бросала тряпки в сумки. Он выхватил сумку у нее из рук, стал вываливать все платья на пол. «К черту твои наряды! Во всех ты, душенька, нарядах хороша! А без нарядов — еще лучше! Маха моя, маха… обнаженная?.. или еще нет?!..» Играя, бесясь, он повалил ее на диван. Стал целовать. Она отворачивала лицо, хохотала, укусила его за ухо, как волчонок. Потом отвернулась всерьез,
«Он не знает, что я изменила ему. Не знает. Не знает! Я подлая. Я плохая. Я несчастная. Я — влюблена в его отца?! Его отец великолепный любовник?! Или как?! Нет, нет, нет… Все не то… Я — люблю — Ивана?! Или…»
Он щекотал ее шею шарфом. Потом зло сплюнул, вскочил с дивана.
«Ты, Мара, капризная кошка! Все-то тебе не так! Быстро собирайся! Через час такси в Шереметьево! Что тебе, неможется, что ли? Таблетку съешь? Успокоительную…» Она резко повернулась к нему. Он никогда не видел у нее таких яростных, широко распахнутых глаз.
«Уйди!»
«Куда я уйду? Тебе собраться надо! Я-то уже собран! Мне-то что! Пару плавок, трико, джинсы, концертные костюмы — и делу конец!»
Она смотрела на него, как на призрак. Конец, конец, делу венец. По-русски «конец» — мужское ругательное слово. Дворовое, заборное слово… подзаборное. Мария провела ладонями по лицу. Когда она отняла руки от лица, глаза у нее снова были мягкие, нежно-влажные, и она снова весело улыбалась. Будто сняла с себя руками накипь мрака.
«Ты прав. Конец близок! Вперед! Труба зовет!»
В раскрытые сумки снова полетели шмотки. И они оба вздрогнули, когда резко, будто взорвался, заиграл бодрый военный марш ее мобильный телефон, небрежно брошенный под ворохом платьев на диване.
Она ринулась к трубке. Схватила ее. «Алло! Алло! Виторес у телефона!» Она всегда говорила по-европейски — «Виторес у телефона», «Виторес слушает».
Иван изумленно смотрел на нее. Она сильно побледнела. Впилась в трубку пальцами так, что кожа возле ногтей посинела. Застыла с полуоткрытым ртом. Замерла.
«Что, Мара, что с тобой!.. Что случилось!..»
«Да. Хорошо», — мертвенно-равнодушным голосом сказала она в трубку.
— Алло! Виторес у телефона! — сказала я бодро в дырки трубки. До такси только час, а еще надо собраться и поесть, ухитриться перекусить, ну не в аэропорту же мы будем перекусывать, дома полно еды! Не забыть сказать Наде, чтобы последила за холодильником, разморозила его, я не успела… И сказать, чтобы чем-нибудь вкусненьким тут полакомилась, осетровой астраханской икрой, например, трепангами…
— Агент V25? Слушайте внимательно. Завтра утром вы высадитесь в аэропорту Токио. У стойки регистрации билетов вас будет ждать агент Каро. Он одет в белый костюм и в соломенную шляпу, два передних золотых резца, темно-синие очки «макнамара». Он передаст вам сверток. Вы должны будете, по приезде в Токио, выйти из вашей машины, спуститься в ближайшую станцию метро и положить этот сверток так, чтобы никто его не заметил. Потом уходите как можно быстрее. Как можно быстрее, вы поняли меня? Вы слышите меня? Отвечайте!
Я вцепилась в телефон. Иван смотрел на меня, как на помешанную. Должно быть, я сильно изменилась в лице. Усилием воли я взяла себя в руки. Выдохнула в трубку:
— Да. Хорошо.
Далеко, на том свете, загудели гудки отбоя. Я слушала их, как слушают симфонию. Как слушают последние гитарные аккорды вихревой, трагической хоты.
Иван вынул трубку у меня из рук. Положил на подушку. Вышитая мамой испанская подушечка, на черном шелке — огромная махровая, пышная роза с золотой сердцевиной. Женщина — роза. Она раскрыта навстречу мужчине.
Мария, ты сука. Ты обычная сучка. Ты сучка, задравшая хвост перед первым попавшимся кобелем. Твой Иван и не подозревает, какая же ты грязная сучка. Ты — роза?! И он же никогда не бросит в тебя камень, никогда, никогда. И не сорвет тебя, и не изомнет, и не растопчет.
— Мара, что стряслось? Что с тобой? Кто это звонил?
Как он старается говорить спокойно. Как ему хочется, чтобы у меня все было хорошо. Он боится. Чего он боится? Что меня уведут у него из-под носа? Что я заболею? Умру? И гастроли отменятся?
Он больше всего на свете любит свои шоу, Мария. Он любит выступления. Он любит свои гастроли. Почему — свои? А потому, что ты для него — всего лишь его партнерша. Его талантливая, гениальная, красивая, милая, удобная, техничная партнерша. С которой так удобно и радостно спать. С которой так весело ездить по свету. Сколько сторон света вы уже объездили?! А ему все хочется ездить и ездить. Потому что он в силе. Он — в славе. Он — зарабатывает деньги. Он зарабатывает деньги тобой, Мария. Тобой! Твоим гибким, сильным, звериным, бесподобным в танце телом! Он хочет, чтобы вы — вдвоем — всегда торговали танцем! И больше он ничего не хочет! Он не хочет ребенка от тебя! Ты же так просишь его о ребенке всегда! Ты умоляешь его… ты…
— Это? — Я проглотила слюну. — Это… Лола.
— Кто такая Лола? — Его голос посуровел.
— Гадалка.
— А, эта… Реклама которой повсюду висит в метро? Такая… цыганка?.. в монистах…
— Да. Она.
— И что она от тебя хочет? Почему ты с лица спала?
— Что значит… по-русски… «спала»?
— Вся белая стала. Как мука. Что эта Лола, черт ее задери, тебе такого сказанула?!
— Не ори на меня. Она сказала мне… что… чтобы я берегла себя в Токио. Потому что… ну… она же ясновидящая… она… видела меня во сне…