Аргентинское танго
Шрифт:
— Вам плохо?
Мужчина не сбавил скорости. Он вел машину так, как если бы он был первоклассный пилот и вел самолет.
— Простите, — она попыталась улыбнуться. — Вы слишком быстро едете. Я не привыкла ездить в машине с такой бешеной скоростью.
— Здесь хорошие дороги, не бойтесь. И потом, я летчик. Я знаю, что такое вести машину. Любую. Наземную или воздушную. У меня есть и яхта. Вы красивая. Если бы у нас с вами было время, я бы покатал вас на яхте по морю. У меня отличная яхта в Иокогамском порту. У нас нет времени. Ни у вас, ни у меня. Вы танцовщица?
— Да. — Она снова попыталась улыбнуться. — Вам сказали?
— Мне сказали не очень много. О многом я сам догадался, когда увидел вас.
Она быстро обернула к нему лицо. В ее широко открытых глазах бешено плясали ускользающие, бегущие мимо огни.
— И о чем же вы догадались?
— Зовите меня Каро.
— О чем вы догадались, Каро?
— О том, что нельзя безнаказанно использовать в качестве простого инструмента сильный свежий ветер. Ветер взбунтуется и сам все порушит. Камня на камне не оставит от людских конструкций.
«О чем он? Ах да, он говорит о ветре. Дура, он говорит о тебе! И о тех, кто купил тебя! Да, ты можешь взбунтоваться. А если взбунтуется пространство вокруг тебя?! Если взбунтуется земля, по которой ты идешь?! Воздух, сквозь который ты летишь?! Потому, что ты преступница, а ни земля, ни вода, ни воздух преступника — не носят?! Врешь, еще как носят. Половина человечества — преступники. И что? Живут себе преспокойно. Хлеб жуют. А ты…»
Огни летели мимо. «Мицубиси» пронзала ночную тьму, юрко ныряла в туннели. Мария прикрыла глаза. Под Токио — подземный город? Что же наверху, над землей?.. Он сказал, он летчик. Он ведет машину, как самолет. Они разобьются оба. Какое счастье было бы разбиться с любимым. Кто твой любимый, Мария? Иван? Ким? Ким? Иван?
— Да, я такая. — Она слегка улыбнулась. — Если я останусь завтра жива, приходите завтра на мое шоу. Вы же видели афиши по всему Токио? Мария Виторес, Иоанн…
— Если я останусь завтра жив, я назначаю вам свидание у статуи Будды в Императорском саду. Но я должен завтра умереть.
Он, держа одну руку на руле «мицубиси», другой рукой снял синие очки и повернул к ней лицо. Два узких жестких глаза вылетели сквозь нее, пронзив ее, как две стрелы.
Она глядела непонимающе.
— Умереть? Как?
— Я камикадзе. Я получил задание. Думаю, что те, на кого вы работаете, не осмелятся дать вам задание, что заведомо окончится вашей смертью.
Дорога летела под колеса. Японец нажал кнопку, зазвучала тихая, странная музыка — кто-то дергал, щипал нежные струны, они внезапно взрыдывали, вскрикивали, как от боли, звуки таяли, как льдинки в кулаке. Далекий женский голос запел о несбыточном. Мария смотрела в узкоглазое холодное лицо смертника.
— Вы должны умереть по приказу?
— Я так воспитан. Мои прадеды, деды были самураями, и я тоже самурай. Я самурай и камикадзе. Если я подчиняюсь приказу — я подчиняюсь ему до конца.
— Вы считаете невозможным избегнуть смерти, даже если это возможно?
— Я летчик. Я должен врезаться в чужой самолет. Это будет мое последнее деяние на земле.
Огни слепили ей глаза. Влага невылившихся слез стояла в них.
— Но ведь погибнут люди! Много людей!
— Вы не понимаете одного. Погибают всегда те, кому надлежит погибнуть. Кого небеса вознаграждают быстрым и легким переходом в состояние бардо. Это очень трудно объяснить. Вы ведь христианка?
— Да. Я христианка. Говорите, я постараюсь понять.
— Все просто. Нас сюда поселяют, и нас отсюда берут. Душа вечно странствует, вселяясь каждый раз в новое тело. Ваша душа может вселиться в собаку. Или в царицу. Или в лягушку. Или в убийцу.
— Я и есть убийца, — вырвалось у нее.
— Вы? Вы не убийца. Вы просто маленькая красивая девочка, которая…
Огней становилось все больше. Огромные небоскребы вырастали, как мертвые каменные, стальные пальцы, как вскинутые в отчаянии руки, из-под земли, из дегтярного мрака, прорезаемого молниями фонарей и вспышками реклам. Они въезжали в город. «Иван говорил, в этом городе невозможно бывает дышать, люди ищут автомат, где можно купить, за несколько иен, глоток воздуха, сладкого кислорода. Я задохнусь здесь».
— …которая хочет счастья. Разве нет?
— Да.
— Вы влипли. И вы хотите вырваться. Вырывайтесь, пока не поздно. Если бы я не умирал завтра, я бы отбил вас у всех ваших мужей и любовников и женился бы на вас. Метро, вылезайте.
Мужчина остановил машину резко, Мария чуть не врезалась лбом в стекло. Она открыла дверцу, одной ногой ступила на черный гладкий асфальт, обернулась — и сидящий за рулем положил свою руку на ее руку, лежавшую на спинке обтянутого мягким бархатом кресла.
Миг. Один миг. Молния взгляда. Прощание — молния. И быстрее молнии — бешеный, безумный, торопливый, страшный, последний поцелуй, мужчина ищет губами губы женщины — в последний раз в жизни, женщина выдыхает себя в мужчину, плача, в первый и последний раз, как мать, что дает грудь ребенку — желая, жалея, кормя, благословляя.
— Прощайте… Каро!..
Он задыхался. Она, раздувая ноздри, чувствовала, как от него пахнет сандалом и пряным потом, как от коня.
— Завтра, когда вы будете танцевать, завтра. Я должен сбить самолет завтра, в десять вечера. Над аэропортом. В это же время. — Он посмотрел на машинные часы. Его губы сжались в ниточку. — Ступайте!
Она отбежала от машины. Обернулась. С непроглядно потемневшего, набухшего тучами неба внезапно ринулся вниз, полил дождь. Черный дождь. Черные капли били ее по плечам, по щекам, шлепались вокруг нее на асфальт, разбивались. Дождь — тоже камикадзе. Он падает на землю и разбивается. И не воскресает. Никогда.
— А в кого я превращусь, если умру?! — отчаянно крикнула она, выдергивая из сумки зонт, распахивая его над головой. Зонт рвал у нее из рук ветер. Струи дождя летели косо, несомые ветром, потом рушились отвесно, били в зонт, как в гонг. — В лошадь?! В корову?!