Аргонавты Времени (сборник)
Шрифт:
– Любопытно, кто он и что он, – сказала Хелен. – Во всяком случае, держит путь в Италию: я успела заметить у него зеленые билеты.
Мисс Уинчелси уже хотела сообщить им о стихах, но передумала. Все внимание девушек устремилось к окнам, и молодой человек был забыт. Им казалось, что они существенно пополняют свой культурный запас поездкой по стране, где самые банальные вывески пестрят французскими идиомами, и мисс Уинчелси пришло в голову непатриотичное сравнение скромных рекламных щитков вдоль железнодорожного полотна с рекламными заборами, портящими пейзаж в родной стране. Впрочем, север Франции малоинтересен, и через некоторое время Фанни уткнулась в «Прогулки» Хейра, а Хелен предложила подкрепиться. Мисс Уинчелси словно очнулась от блаженной грезы, в которую погрузилась, как она объяснила, пытаясь осознать удивительный факт – что она действительно едет в Рим. Но коль скоро Хелен заговорила о еде, пожалуй, она тоже проголодалась. Подруги весело угостились припасами из своих корзинок. К вечеру все устали и притихли, пока Хелен не устроила чаепитие. Мисс Уинчелси была бы не прочь немного вздремнуть, но знала, что Фанни спит с открытым ртом; а поскольку с ними вместе сидели две весьма приличные и критически настроенные, судя по лицам, дамы неопределенного возраста – достаточно владевшие французским, чтобы на нем изъясняться, – весь остаток пути она незаметно толкала Фанни в бок. Стук колес все громче отдавался в ушах, от бесконечно убегавшего пейзажа за окном уже рябило в глазах. Когда добрались до места, где путешественникам предстояло заночевать, девушки были
Остановку на ночлег скрасило появление знакомого молодого человека. И вновь его манеры были безупречны и его французский очень пригодился. На их и его дорожных купонах значился один и тот же отель, и, вероятно, по чистой случайности за табльдотом [119] он оказался рядом с мисс Уинчелси. Она, хоть и грезила о Риме, все-таки успела поразмыслить на тему подобной случайности; и когда молодой человек отпустил какое-то замечание о дорожных неудобствах – перед этим вскользь упомянув привычку переодеваться к ужину, – она не только согласилась с ним, но и прибавила кое-что от себя. Так, слово за слово, они принялись сравнивать программы своих путешествий, жестоко игнорируя Хелен и Фанни. Оказалось, что они следуют одним маршрутом: один день на художественные музеи Флоренции («По моим сведениям, этого вряд ли достаточно», – заметил молодой человек) и остальные дни в Риме. О Риме новый знакомый рассуждал очень приятно. Несомненно, он был весьма начитан и даже процитировал пару строк из Горация о Соракте [120] . В свое время мисс Уинчелси штудировала оды Горация к вступительным экзаменам и теперь, дрожа от радости, продолжила его цитату. Этот эпизод задал тон дальнейшему общению – обычная светская болтовня приобрела налет рафинированности. Фанни время от времени выражала какие-то эмоции, Хелен вставила несколько разумных реплик, но главная роль в беседе с молодым человеком естественным образом досталась мисс Уинчелси.
119
Табльдот (фр. table d’hote – стол хозяина) – общий обеденный стол с единым меню в пансионе или гостинице.
120
Соракт – гора в 40 км к северу от Рима. Упоминается в «Одах» (кн. 1, ода 9) знаменитого римского поэта Квинта Горация Флакка (65–8 до н. э.): «Смотри: глубоким снегом засыпанный, / Соракт белеет, и отягченные / Леса с трудом стоят, а реки / Скованы прочно морозом лютым». – Перев. А. Семенова-Тян-Шанского.
Еще прежде, чем путешественники прибыли в Рим, приятный молодой человек по молчаливому согласию сторон влился в их компанию. Девушки не знали ни его имени, ни профессии, но им казалось, что он где-нибудь преподает, а мисс Уинчелси разглядела в нем лектора с высших курсов. У нового знакомого было что-то от этой породы людей – вежливых, культурных джентльменов, которые не кичатся своей образованностью и не ставят себя над другими. Она попробовала осторожно выяснить, имеет ли он отношение к Оксфорду или Кембриджу, но ее робкие попытки остались незамеченными: ей не удалось выудить у него характерные обороты речи (мисс Уинчелси наивно полагала, что разбирается в оксбриджском [121] жаргоне), хотя эпитет «универский» вместо «университетский» весьма обнадеживал.
121
Гибрид слов «оксфордский» и «кембриджский», впервые употребленный в романе Уильяма Мейкписа Теккерея «Пенденнис» (1849) и вскоре прочно вошедший в языковой обиход англичан, включая официальные печатные источники.
В ничтожно малое время, отведенное на Флоренцию, они постарались осмотреть как можно больше из того, на что указывал Рёскин в своей знаменитой книге [122] . С молодым человеком девушки встретились в галерее Питти и больше в тот день не разлучались. Он не скрывал своей признательности за то, что его приняли в дружную девичью компанию, и оживленно поддерживал беседу, благо явно интересовался искусством. Словом, день начался чудесно, все четверо были довольны. Какое счастье – воочию видеть давно любимые по книгам произведения и открывать новые художественные сокровища, пока невежественное большинство беспомощно роется в Бедекере! По наблюдению мисс Уинчелси, в молодом человеке не было ни капли самодовольства и желания поучать других: она не выносила чванливых педантов. Его ученость скрадывалась мягким юмором – так, например, он добродушно, не переступая опасной черты, посмеялся над некоторыми чудачествами Фра Беато Анджелико [123] . Но умение подмечать смешное отнюдь не мешало ему серьезно относиться к искусству и мгновенно схватывать моральный урок любой картины. Фанни молча бродила среди шедевров, наперед признавшись, что «совсем не разбирается в живописи» и для нее «все картины прекрасны». От Фанни только и слышно было: «прекрасно, прекрасно»! В конце концов, это слегка надоедает, подумала мисс Уинчелси. И когда на горизонте потухла последняя альпийская вершина, прервав монотонное стаккато Фанниных восклицаний, мисс Уинчелси с облегчением вздохнула. Хелен говорила мало, но мисс Уинчелси другого от нее и не ждала, давно уяснив для себя, что у подруги не вполне развито эстетическое чувство. В ответ на тонкие, деликатно завуалированные шутки молодого человека Хелен то смеялась, то нет; иногда могло показаться, что ей интереснее разглядывать наряды посетителей, чем творения великих мастеров.
122
Джон Рёскин (1819–1900) – английский писатель, художник, теоретик искусства, литературный критик и поэт; оказал большое влияние на развитие искусствознания и эстетики второй половины XIX – начала XX в. Речь идет о его книге «Утра во Флоренции» (1875; в русском переводе – «Прогулки по Флоренции»).
123
Фра Беато Анджелико (букв. «брат Блаженный Ангельский», собственное имя – Гвидо ди Пьетро; 1385/1400–1455) – итальянский художник эпохи Раннего Возрождения, монах-доминиканец (имя в постриге – Джованни да Фьезоле), католический святой.
В Риме молодой человек не всегда сопровождал их. Время от времени его уводил приятель с «туристическими» наклонностями. И молодой человек с шутливым отчаянием жаловался мисс Уинчелси:
– У меня только две недели в Риме, а мой друг Леонард желает на целый день ехать в Тиволи – смотреть на водопад!
– А кто он, ваш друг Леонард? – в лоб спросила его мисс Уинчелси.
– Большой любитель пеших походов, второго такого еще поискать! – ответил молодой человек весьма находчиво, хотя мисс Уинчелси рассчитывала на несколько иной ответ.
Остальные дни они проводили вместе, и это было великолепно – Фанни не представляла, что бы они делали без него. Любознательность мисс Уинчелси не знала предела, а Фанни обладала неисчерпаемым запасом восторженности. Что бы ни встретилось им на пути – картинные и скульптурные галереи; огромные, заполненные людьми церкви; руины и музеи; иудины деревья [124] и опунции; тележки развозчиков вина или дворцы, – все, решительно все вызывало у них восхищение. Каждый раз при виде пинии или эвкалипта они вскрикивали: «Пиния! Эвкалипт!» – и точно такую же реакцию вызывал у подруг вид горы Соракт. Обычная дорога превращалась в чудо из чудес благодаря игре воображения. «Здесь мог ходить Юлий Цезарь… – мечтательно говорили они. – Отсюда Рафаэль мог видеть Соракт…» Однажды они вчетвером набрели на гробницу Бибула [125] .
124
Иудины деревья – средиземноморские растения из семейства бобовых.
125
Частично сохранившаяся прямоугольная гробница I в. до н. э., сложенная из туфа и облицованная травертином, которая в Средние века была встроена в стену одного из домов на склоне Капитолийского холма; в ней захоронены останки Гая Поплиция Бибула – плебейского эдила (магистрата), имевшего, согласно надписи на гробнице, заслуги перед Сенатом и римским народом (других сведений о нем не сохранилось). «Древнейшим памятником республиканского Рима» гробница Бибула, безусловно, не является – она относится к концу республиканского правления, длившегося несколько столетий и окончившегося в 27 г. до н. э.
– А, старина Бибул!.. – многозначительно произнес молодой человек.
– Древнейший памятник республиканского Рима! – подхватила мисс Уинчелси.
– Я безнадежно глупа, – сказала Фанни. – Просветите меня, кто такой этот Бибул?
Возникла странная заминка.
– А он не тот, кто строил стену? – подала голос Хелен.
Молодой человек быстро взглянул на нее и рассмеялся:
– Нет, того звали Бальб [126] .
Хелен покраснела, однако ни молодой человек, ни мисс Уинчелси не пожелали просветить Фанни касательно Бибула.
126
Игра слов: Хелен из-за созвучия имен путает Бибула с человеком, который «строил стену», – то есть с Бальбом из расхожего примера в типовом школьном учебнике латинской грамматики той поры: «Balbus murum aedificavit», – и собеседник, смеясь, ее поправляет. Подразумеваемая фраза из школьной латыни, неоднократно встречающаяся в британской литературе и до, и после Уэллса, в свою очередь отсылает к словам из письма римского философа, политика и оратора Марка Туллия Цицерона к политику и писателю Титу Помпонию Аттику от апреля 46 г. до н. э.: «А Бальб строит. Какое ему дело?» – и к фигуре Луция Корнелия Бальба Старшего (90-е – после 32 до н. э.), римского политического деятеля, друга и одного из ближайших сподвижников Гая Юлия Цезаря; Цицерон имеет в виду чрезмерное увлечение Бальба личными делами (возведением роскошной виллы в Тускуле) в ущерб государственным.
Хелен говорила меньше остальных, но она и раньше была немногословна. Обычно именно Хелен следила за трамвайными билетами и прочими подобными мелочами, а если ими завладевал молодой человек, не спускала с него глаз и в любую минуту могла напомнить, куда он их задевал. Что и говорить, они славно проводили время в этом опрятном бледно-коричневом городе воспоминаний, который когда-то был целым миром. Их огорчала только вечная нехватка времени. Разумеется, электрические трамваи, и здания, построенные в семидесятые, и поистине преступная реклама, уродующая Форум [127] , оскорбляли их эстетическое чувство, но в таких нелепостях есть немало забавного. Рим настолько восхитителен, что временами мисс Уинчелси, позабыв про свои домашние заготовки, восторгалась совершенно спонтанно, а Хелен, на минуту утратив бдительность, могла узреть красоту в самых неожиданных вещах. Правда и то, что Фанни и Хелен, дай им волю, побежали бы смотреть на витрины в английском квартале, однако бескомпромиссная неприязнь мисс Уинчелси к понаехавшим в Рим соплеменникам исключала такую возможность.
127
Форум – центральная городская площадь древнего Рима, первоначально рыночная, а впоследствии ставшая местом политических собраний. Застраивалась на протяжении многих веков, большинство сохранившихся памятников относятся к периоду Империи.
Интеллектуальное и эстетическое родство мисс Уинчелси и ученого молодого человека незаметно для обоих переросло в глубокую взаимную симпатию. Экспансивная, простодушная Фанни старалась угнаться за двумя тонкими ценителями искусства, с воодушевлением повторяя: «Прекрасно, прекрасно!» – и демонстрируя ненасытную жажду знаний, как только поступало предложение осмотреть новую достопримечательность: «О, прекрасно, идем скорее!» А вот Хелен под конец немного разочаровала мисс Уинчелси. Хелен отчего-то скуксилась и в галерее палаццо Барберини заявила, что не видит «ничего особенного» в лице Беатриче Ченчи – воспетой Шелли Беатриче Ченчи! [128] Вместо того чтобы поддержать общее возмущение электрическими трамваями, Хелен разразилась тирадой в их защиту: «Людям надо как-то добираться из одного места в другое, хотя бы и на трамвае. Уж лучше так, чем гонять несчастных лошадей вверх-вниз по этим несносным горкам». Как только у нее язык повернулся назвать несносными горками семь великих холмов Рима!
128
Беатриче Ченчи (1577–1599) – дочь римского аристократа Франческо Ченчи, казненная за отцеубийство. В римском палаццо Барберини (ныне – часть Национальной галереи античного искусства) хранится ее портрет работы неизвестного художника, долгое время считавшийся творением Гвидо Рени. Шелли посвятил ей трагедию «Ченчи» (1819).
Кстати о холмах. Когда они вчетвером поднимались на Палатин [129] , Хелен неожиданно сказала Фанни (мисс Уинчелси не слышала):
– Умерь прыть, дорогая, им вовсе не нужно, чтобы мы их догнали. Да и нам это ни к чему. Опять скажем что-нибудь невпопад.
– Я и не пытаюсь их догнать, – ответила Фанни, резко сбавляя ход, – у меня и в мыслях не было. – Еще пару минут она не могла отдышаться.
Зато мисс Уинчелси переживала час своего счастья. Только потом, оглядываясь назад сквозь морок постигшей ее беды, она в полной мере осознала, как счастлива была, когда бродила по руинам в тени кипарисов и обменивалась с милым другом крупицами самых высокий знаний, какие доступны человеческому разуму, нюансами самых изысканных впечатлений, какие можно выразить словами. Мало-помалу их беседы становились все более эмоциональными, и оба, уже не таясь, взахлеб воспевали красоты Рима, если поблизости не было столь ценимой Хелен современности. Мало-помалу их интерес начал смещаться от всего, что их окружало, навевая чудесные ассоциации, в сторону более личных предметов и чувств. Пусть не враз и не прямо, они кое-что приоткрыли друг другу: она намеками поведала о своей учебе, своих экзаменационных успехах и своей радости, что дни зубрежки позади. Он вполне определенно дал понять, что также избрал преподавательскую карьеру. Они обсудили высокую миссию учителя, необходимость человеколюбия, без которого трудно мириться с издержками профессии, и чувство одиночества, которое иногда настигает их.
129
Палатин – центральный (и обжитый ранее других) из семи холмов, на которых стоит Рим.