Архангельскiе поморы
Шрифт:
Какъ Бровинъ, такъ и Антонъ были архангельскiе поморы и вс средства къ жизни получали, какъ и другіе поморы, исключительно отъ рыбной ловли и охоты на морскихъ зврей. Жили они оба въ бдной деревушк Захаровк, далеко, далеко на свер, на берегу Свернаго океана, въ стран вчнаго холода, гд лто продолжается всего какихъ-нибудь два мсяца въ году, гд почва безплодная, покрытая только самой бдной, убогой растительностью. Нердко проводили они оба въ открытомъ мор на рыбной ловл и охот на морскихъ зврей цлыя недли и даже мсяцы, при чемъ отъзжали далеко отъ берега и чуть не каждую минуту подвергались опасности отъ
Войдя въ избу, Бровинъ снялъ шапку, помолился на образъ и поклонился.
— Здорово, Антонъ Степанычъ, — сказалъ онъ, — Матрен Сидоровн много лтъ здравствовать…
Екнуло сердце у Матрены. Этотъ осанистый старикъ съ кроткимъ, добродушнымъ лицомъ въ эту минуту сдлался ей ненавистенъ. Да какъ же: вдь онъ пришелъ затмъ, чтобъ увести ея мужа, взять его съ собой на шкуну, а тамъ… Господи! что будетъ тамъ?..
— Ну, что, не готовъ еще, Антонъ Степанычъ? — говорилъ Бровинъ, — а у меня ужь вс ребята въ сбор… Часика этакъ черезъ два и паруса поднимать можно: втерокъ такой славный…
— Готовъ, Василій Семенычъ, давно готовъ, у меня вдь сборы не Богъ всть какіе. Помолимся, да и въ путь…
Антонъ старался быть спокойнымъ и даже веселымъ, но это ему не совсмъ удавалось. Видно было, что онъ встревоженъ немного, и въ голос его слышалась безпокойная нотка.
«Что бы это со мной такое? — думалъ онъ, — сердце неспокойно что-то. Пятый разъ зжу — никогда не бывало такъ… Неужто въ самомъ дл… Охъ, да что тутъ…»
— Готовъ, Василій Семенычъ, совсмъ готовъ, — повторилъ онъ.
— Такъ идемъ, брать, пора.
Горячо помолился Антонъ на икону и обратился къ жен:
— Ну, Матрена, прощай, — заговорилъ онъ немного дрожащимъ голосомъ, — оставайся, Христосъ съ тобой, да смотри, не забывай, что я теб говорилъ-то…
Матрена такъ и повисла на ше у мужа и залилась слезами.
— Голубчикъ ты мой, ненаглядный! — причитала она. — Покидаешь ты меня, горемычную, одинокую, покидаешь своихъ малыхъ дточекъ…
— Э, полно теб, Матрена Сидоровна, — замтилъ Бровинъ, который совершенно равнодушно смотрлъ на эту сцену разлуки, да и немудрено: онъ тридцать пять лтъ сряду ходилъ по морю и присмотрлся къ такимъ сценамъ. — Полно теб плакать-то, вдь не на вкъ разстаетесь…
Еле-еле оторвалась Матрена отъ мужа и бросилась къ Бровину.
— Василій Семенычъ, голубчикъ, кормилецъ ты нашъ! Побереги ты, ради истиннаго Христа, Антона-то моего, побереги…
— Да ладно, ладно, поберегу… Люльку вотъ ему повшу въ кают, да и буду, какъ малаго ребенка, укачивать, — усмхнулся Бровинъ. — Ну, съ Богомъ, давай…
— Сейчасъ, Василий Семенычъ, сейчасъ… Дай вотъ только съ ребятишками попрощаться.
Два мальчика, одинъ лтъ 8, другой 10, съ плачемъ кинулись къ отцу, и онъ крпко, крпко ихъ обнялъ. Маленькая 4-лтняя Глаша сначала не понимала, что тутъ происходитъ такое, и стояла, выпучивъ любопытные глазенки; но потомъ, увидвъ плачущихъ мать и братьевъ, тоже заплакала.
Еще разъ попрощался Антонъ съ женой, съ дтьми, съ теткой, взвалилъ себ на плечи мшокъ съ кой-какими пожитками да подорожниками, ружье захватилъ, и затмъ вс пошли изъ избы.
Саженяхъ въ 20 отъ берега стояла, гордо покачиваясь на волнахъ, новенькая трехмачтовая шкуна Бровина. Работники ужь сновали взадъ и впередъ по палуб, подбирали канаты, развертывали паруса.
Бровинъ махнулъ рукой, и въ одну минуту два сильныхъ, здоровыхъ молодца спустились въ шлюпку и направились къ берегу.
Все небольшое населеніе деревни собралось провожать отъзжающихъ. Были здсь и молодые, и старики, и старухи; нкоторыя женщины пришли даже съ грудными дтьми на рукахъ. Обнимались, цловались, желали счастливаго, благополучнаго пути и пр., и пр. Антонъ съ Бровинымъ и еще однимъ промышленникомъ Петромъ сли въ шлюпку и отчалили отъ берега.
Минутъ черезъ двадцать шкуна, подъ всми парусами, двинулась быстро впередъ.
Долго стояла Матрена на берегу, но спуская глазъ съ судна. Втеръ такъ и разввалъ во вс стороны ея выбившіеся изъ-подъ платка волосы; слезы безпрестанно набгали ей на глаза и мшали смотрть, она наскоро отирала ихъ тряпицей.
Шкуна удалялась все боле и боле: вотъ отъ нея остался виднымъ только одинъ парусъ; вотъ и парусъ сталъ уменьшаться и уменьшаться, — осталась только точка одна, и та скоро скрылась за горизонтомъ.
Матрена прибжала домой, да такъ и упала ницъ передъ образомъ.
— Царица небесная! — взмолилась она, — Николай угодникъ!.. защитите вы его, не оставьте своею милостью… Охъ, чуетъ мое сердечушко, что быть бд какой-то, бы… ыть…
Погода не совсмъ-то благопріятствовала нашимъ путешественникамъ. Только первые дни, когда дулъ крпкій попутный втеръ и на пути попадались небольшія, сравнительно, пловучія льдины. Шкуна «Три Святителя» не подвергалась ршительно никакой опасности. Но на четвертый день отъзда изъ Захаровки обстоятельства сильно изменились. Втеръ необыкновенно усилился и наносилъ такія громадный глыбы льда, что надо было употреблять не мало искусства и усилій, чтобъ пробиваться сквозь нихъ.
— Тридцать пятый годъ по океану хожу, — говорилъ Бровинъ, — а никогда столько льду не видывалъ.
Нердко шкуна страшно трещала подъ напоромъ льда. Всякій небывалый человкъ ни минуты бы не сомнвался, что вотъ, вотъ шкуна треснетъ, раздавится, какъ орховая скорлупа, — но Бровинъ и глазомъ не моргалъ въ такихъ случаяхъ.
— Экъ вдь его забираетъ! — говорилъ онъ только, и отдавалъ приказаніе матросамъ взяться за багры. Т брались, напирали на льдины съ обоихъ бортовъ, и шкуна благополучно продолжала свой путь, опять, впрочемъ, только до новыхъ льдовъ.
На шестой день путешествiя втеръ подулъ съ необычайною силою, и ночью сдлалась такая страшная буря, что даже Бровинъ попризадумался.
Страшно било и качало шкуну изъ стороны въ сторону. Бровинъ самъ взялся за руль, не довряя его несовсмъ опытному, по его мннію, кормчему. Однако и надежда на собственныя силы, на собственное умнье, съ каждымъ часомъ все боле и боле ослабвала у стараго моряка. Пристально вглядывался онъ въ темную даль своими еще зоркими глазами: не мелькнетъ-ли тамъ лучъ разсвта? Но до разсвта было еще очень далеко. Какъ ни вглядывался старикъ, ничего не видалъ, кром темныхъ очертаній какъ горы вздымающихся валовъ, да блющихъ на нихъ ледяныхъ массъ.