Архангельскiе поморы
Шрифт:
Грустно, очень грустно стало Антону, — заплакалъ онъ даже. Однако усталость наконецъ взяла свое, и онъ крпко уснулъ.
Проснулся онъ съ первыми лучами восходящаго солнца и очень что-то нехорошо себя чувствовалъ: слабость какая-то во всемъ тл, дрожь; простудился, должно быть, — ну, да еще бы! Какъ ни силенъ, ни крпокъ человкъ, а возьми-ка онъ на холоду этакую морскую ванну, — поневол лихорадка схватитъ. Ну, да и голодъ тоже донималъ. Много-ли вчера погрызъ этихъ сухарей сырыхъ, а, теперь на нихъ даже и взглянуть-то не хочется: мутитъ просто!
«Птицъ вотъ здсь пропасть, — чаекъ этихъ. Убить бы хоть одну да изжарить… А чмъ ее убить? Камнемъ разв…»
Вышелъ Антонъ изъ избушки. Чаекъ видимо-невидимо сидитъ на берегу, будто огромная блая скатерть разостлана. Схватилъ онъ камень, да и шарахнулъ въ стадо. Съ крикомъ и съ шумомъ вспорхнули чайки, — однако, дв изъ нихъ остались на мст, одна совсмъ мертвая, а у другой крыло подшиблено. Подобралъ ихъ Антонъ и опять вернулся въ избушку; мигомъ ощипалъ птицъ, огонекъ развелъ и изжарилъ.
Невкусное, очень невкусное чаечье мясо, сыростью какой-то отзываетъ оно; однако, Антонъ полъ его съ такимъ аппетитомъ, какой врядъ-ли у него былъ когда. Полъ, подкрпился и пошелъ опять бродить по острову: не найдется-ли гд души человческой?
Долго бродилъ онъ, верстъ 10 исходилъ, если не больше, — а нтъ никого. Чайки только орутъ невыносимо, да порой съ моря донесется не то лай, не то ворчанье какое-то, — это тюлени; много ихъ тутъ у береговъ водится. Бродилъ, бродилъ Антонъ и набрелъ опять на маленькую избушку.
«А, наконецъ-то! — подумалъ онъ. — Вотъ тутъ авось есть кто-нибудь…»
Заглянулъ — никого нтъ. Обшарилъ избу съ пола до потолка, нашелъ сухарей немного ржаныхъ, посмотрлъ и бросилъ: никуда не годятся! Муки немного тоже овсяной попалось, и та не годна: кисель-киселемъ, и съ зеленью съ какой-то.
Подъ нарами ему попалось твердое что-то такое, холодное. Вытащилъ, — на, батеньки, вотъ благодать-то — топоръ!
— Вотъ это хорошо, это мн пригодится! — обрадовался Антонъ. — Не одного, пожалуй, тюленя зашибить можно. Тупъ, положимъ, топоръ-отъ, заржавлъ больно, ну, да ничего — можно еще въ дло пустить…
Довольный такой хорошенькой находкой, Антонъ вышелъ изъ избушки и отправился дальше.
Опять бродилъ онъ, бродилъ, — ни души нигд не видать. Кричать не разъ пробовалъ, голосъ подавалъ — никто не отзывается, только эхо откликнется въ горахъ, да поднимется съ гнзда испуганная крикомъ чайка. Усталый, утомленный, подъ вечеръ ужь вернулся онъ въ свою холодную избушку, да какъ прилегъ на нары, такъ и уснулъ, какъ убитый.
Вотъ ужь четвертыя сутки, какъ живетъ Антонъ на Шпицберген, а все еще не знаетъ наврное, есть-ли кто-нибудь на остров, или нтъ? Все это время онъ питался жареными чайками; наконецъ ему страшно надоло ихъ невкусное мясо.
«Тюленьяго вотъ мясца-бы попробовать, — думалъ онъ, — да трудно добраться-то до тюленей. Больно ужь хитры, проклятые…»
Частенько похаживалъ Антонъ къ морю посмотрть, не покажется-ли гд вдали парусъ, однако, не видалъ ничего. Тюленей встрчалъ нердко, да только не могъ до нихъ добраться ни-какъ.
Разъ пришелъ какъ-то, смотритъ: несется къ самому берегу огромная льдина, и лежитъ на ней толстый такой, жирный тюлень. Прибило льдину къ берегу, — только бы спуститься — такъ нтъ: спуститься совсмъ невозможно — берегъ страшно крутой и чуть не отвсно спускается къ морю. Схватилъ Антонъ камень большой, да и пустилъ въ тюленя, — мимо! Ну, а тюлень, разумется, не сталъ дожидаться: бултыхъ, — и поминай какъ звали!
Почесалъ только въ затылк Антонъ да плюнулъ съ досады. Пришлось опять питаться чаечьимъ мясомъ!
Вязанки дровъ, оставленной промышленниками, не надолго хватило, — вышла она, — а огонь необходимо было раскладывать, особенно на ночь, потому что холода стояли просто невыносимые. Откуда достать дровъ? — кругомъ ни деревца, ни кустика. Думалъ Антонъ, не найдется ли гд обломковъ какихъ отъ разбитаго корабля, — искалъ, искалъ, — ничего нтъ. Нечего было длать, пришлось приниматься за избушку.
— Ничего, — вырублю доску-другую, сожгу, — ну, а тмъ временемъ, можете и помощь какая-нибудь подойдетъ…
А какая именно подойдетъ помощь, откуда? — Антонъ и самъ не зналъ хорошенько. Впрочемъ онъ не терялъ еще надежды отыскать кого-нибудь на остров. И надежда его дйствительно оправдалась. Вотъ какъ это случилось.
Разъ какъ-то, не то на шестой, не то на седьмой день, отправился онъ не вдоль острова, какъ обыкновенно, а поперекъ. Дорога была страшно трудная и опасная. Часто приходилось ему переползать черезъ высокiя почти отвсныя скалы; иногда попадались широкія расщелины, наполненным снгомъ, а не то и цлыя бездонныя пропасти, черезъ которыя не было никакой возможности перебраться.
Все пускалъ въ ходъ Антонъ: и ноги, и руки, и зубы подчасъ, а все-таки подвигался впередъ крайне медленно. Вдругъ до его слуха донесся какой-то грохотъ, похожій на ружейный выстрлъ — эхо отъ него такъ и разнеслось, раскатилось по горамъ.
— Да вдь это никакъ изъ ружья палятъ! — остановился Антонъ.
Онъ сталь жадно прислушиваться, но все было тихо попрежнему; даже и чайки умолкли, — потому время приближалось ужь къ вечеру.
— Изъ ружья, ей-ей, изъ руяжья! — ршилъ Антонъ. — Слава Богу, есть здсь живъ человкъ. — И онъ отправился дальше.
Но куда же ему было теперь идти? Онъ не замтилъ, съ которой стороны донесся выстрлъ, да и трудно, невозможно даже это замтить въ горахъ. Приходилось идти наудачу, на счастье. Онъ такъ и сдлалъ.
Долго шелъ онъ, или, врне сказать, ползъ, карабкаясь по крутымъ, почти отвснымъ скаламъ. Нердко онъ забирался на самыя ихъ верхушки и жадно всматривался вдаль: не увидитъ ли гд дыма или вообще какого-нибудь признака человческаго жилья. Однако, онъ ничего не видалъ — только скалы одн, высокія скалы, покрытая кое-гд полярной растительностью, да снгъ на верхушкахъ ихъ.