Архангельскiе поморы
Шрифт:
— Ну, — ршили они, — чему быть, того не миновать! — коли умирать, — такъ умирать ужь…
А умирать-то никому не хотлось, конечно. У каждаго изъ нихъ дома было семейство, жена, дти. Ихъ жизнь была нужна для другихъ…
Жить бы надо, а тутъ смерть…
«Эхъ, да хоть бы ужь поскорй конецъ-то, — думалъ кто-нибудь изъ нихъ, — все бы оно лучше, чмъ такъ-то томиться…»
А смерть какъ будто смялась надъ несчастными, и минута за минутой отсрочивала свое приближеніе. Страшно трещала шкуна, но не разваливалась. Вдругъ раздался сильный ударъ, трескъ, и затмъ изъ трюма цлымъ фонтаномъ забила струя воды: острая льдина, какъ буравомъ, просверлила дно. Вс бросились къ помпамъ, и работа закипла. Но вс старанія были совершенно напрасны: чмъ больше выкачивали воды, тмъ больше ея вновь прибывало.
Наконецъ выбившіеся изъ силъ матросы бросили помпы и столпились на корм. Шкуна погружалась все боле и боле, но ей не суждено было пойти ключомъ ко дну, ее ожидало нчто другое…
Страшный трескъ и гулъ огласилъ туманный воздухъ… Крикъ, слившійся съ этимъ трескомъ, и стонъ вырвался изъ груди матросовъ: дв громадныя льдины сжали шкуну съ бортовъ…
Дв громадныя льдины сжали шкуну съ бортовъ…
Когда разсялся туманъ, и солнце опять освтило море, — по волнамъ, между плавающими льдинами, носились какіе-то черные, безобразные обломки. Это было все, что осталось отъ красивой трехмачтовой шкуны «Три Святителя»!
А какая жизнь, какая дятельность кипла въ это время кругомъ! Безчисленныя стада рыбъ и тюленей плавали и ныряли въ волнахъ. Цлыя стаи чаекъ съ оглушительнымъ крикомъ носились надъ моремъ. Шпицбергенъ виднлся какъ на ладони…
День склоняется къ вечеру; солнышко начинаетъ все боле и боле закатываться за горизонта; въ воздух свжо, пахнетъ сыростью. Цлыя стаи чаекъ летаютъ съ оглушительными криками надъ моремъ, высматривая добычу.
Въ одномъ мст берегъ Шпицбергена нисколько отлого спускается къ морю. Что-то черное виднется на камняхъ, какъ-будто похожее на трупъ выброшеннаго волнами человка… Да, такъ и есть, — но только это не трупъ, а живой еще человкъ.
Вотъ онъ слегка шевельнулся, вздохнулъ, открылъ глаза, потомъ приподнялся немного и мутнымъ взоромъ осмотрлся вокругъ. Первая мысль, пришедшая ему въ голову при вид окружающаго, — это что все онъ видитъ во сн. Но вскор онъ разубдился въ этомъ; порядочная волна, прибитая втромъ къ берегу, съ ногъ до головы окатила его. Человкъ приподнялся опять, всталъ на ноги и еще разъ осмотрлся. Скалы все, скалы кругомъ; снгъ на нихъ блется; чайки, съ оглушительнымъ крикомъ, носятся надъ ними… Нтъ, это не сонъ, это — действительность! Понялъ, наконецъ, онъ, гд находится и какъ попалъ сюда. Горячія слезы, слезы благодарности такъ и покатились изъ глазъ. Онъ упалъ на колни и началъ молиться.
Этотъ человкъ былъ никто другой, какъ Антонъ Безродный. Онъ одинъ только изъ всего экипажа «Трехъ Святителей» спасся какимъ-то чудомъ. При гибели судна благодтельная волна подхватила его и выбросила на берегъ, да такъ ловко выбросила, что Антонъ не расшибся о камни, а остался цлъ и невредимъ; слабость только, разбитость какая-то чувствовалась во всемъ тл, да на голов была небольшая ссадина.
Помолился, горячо помолился Антонъ, не одну слезу пролилъ о погибшихъ товарищахъ, а особенно о добромъ, энергичномъ старик Бровин, — и началъ раздумывать, что бы длать теперь, что предпринять? Во-первыхъ, ему нужно было поискать пристанища, избушки, какія нердко попадаются на этомъ остров, и въ которыхъ обыкновенно остаются на зимовку зверопромышленники. Но гд искать такой избушки? — островъ великъ, а онъ, Антонъ, только на немъ въ первый разъ.
«Ну ладно, найду, положимъ, безпремнно найду такую избушку, — думалъ онъ. — Ну, а что, какъ въ ней да никого нтъ; а еще того хуже — ничего не оставлено? Чмъ я тогда жить здсь чмъ питаться?»
Положеніе Антона было, дйствительно, далеко не завидное. Могло въ самомъ дл случиться, что въ этомъ году никого изъ промышленниковъ не было на остров, да можетъ быть и не будетъ совсмъ.
Положимъ, что промышленники имютъ очень похвальное обыкновеніе оставлять въ избушкахъ, на всякій случай, какъ говорится, немного провизіи: сухарей, муки, крупы, — но вдь эта провизія, оставленная въ прошломъ году еще, по всей вроятности, совершенно испортилась и для ды не годится. Ну, а если даже и не испортилась, — такъ надолго ли ея хватить? — На недлю, много что на дв. А потомъ? Какъ жить? Чмъ жить? Рыбы въ мор сколько угодно, а чмъ ее ловить станешь, вдь не руками же? Птицъ тоже пропасть — а ружье гд? Ужь ружья-то, конечно, промышленники не оставили.
Съ такими мыслями отправился Антонъ вдоль острова. Онъ не терялъ надежды не только найти, хоть на первое время, чего-нибудь для пропитания, но и человка какого-нибудь душу живую, а можетъ быть, и нсколько такихъ душъ.
«Эхъ, авось либо!» — думалъ онъ и шелъ себ да шелъ впередъ; но только сильная слабость и голодъ не позволяли ему очень спшить.
Наконецъ, еле-еле передвигая ноги, добрелъ онъ до маленькой избушки. Ветхая, полуразвалившаяся, прилпилась она къ скал, — того и гляди, втромъ ее повалить.
Заглянулъ Антонъ въ избушку и вздохнулъ только: въ ней ни души не было, да и ничто не показывало, чтобъ въ ней кто-нибудь жилъ въ настоящее время. Въ маленькой, грубо сложенной изъ камней, печк не было ни щепотки золы. Полочка, прибитая двумя гвоздями къ стн, поразсохлась, отсырла. Небольшая вязанка дровъ, сложенная у печки и запасенная предусмотрительными промышленниками еще въ прошломъ, а можетъ и въ третьемъ году, тоже порядкомъ отсырла.
Пошарилъ Антонъ на полочк — нашелъ тамъ кремень и огниво. Еле-еле разгорлись сырые дрова, однако, все-таки разгорлись. Прислъ Антонъ къ огоньку, погрлся немного, т.-е., по крайней мр, руки хоть посогрлъ. Сидитъ лицомъ къ огню, а въ спину да съ боковъ такъ и поддуваетъ; втеръ поднялся порядочный, а избушка кругомъ въ щеляхъ, — отовсюду несетъ.
«А пость-то все-таки надо бы, — думаетъ Антонъ, — поискать, — не найдется ли хоть сухаря какого заплсневлаго…»
Пошарилъ, пошарилъ — нигд ничего нтъ. Наконецъ вытащилъ откуда-то изъ уголка, подъ нарами, небольшой, холщевый мшокъ. Развязалъ, смотритъ: слава теб, Господи! — сухари ржаные, фунтовъ, пожалуй, съ пять будетъ. Сильно отсырли и заплсневли эти сухари, однако, Антонъ все-таки погрызъ ихъ немного, и ничего, какъ-будто полегче на желудк стадо — заморилъ червячка…
Заснуть Антонъ долго не могъ, все ворочался съ боку на бокъ, — холодно было очень, а главное — все его безпокоила мысль: а что, какъ ему цлый годъ придется одному прожить на остров?
«Неужто здсь и впрямь никого нтъ? — думалъ онъ. — Да нтъ, быть не можетъ… Завтра же утромъ похожу по острову; авось либо найду кого… А что-то теперь Матрена съ ребятишками подлываетъ? — приходило ему опять въ голову. — Не спитъ, поди, тоже, бдная, — все обо мн думаетъ. Гд-то онъ, молъ, теперь? Благополучно ли дохалъ? Охъ, горе ты, горе срое!.. Бдный ты, Василій Семенычъ, царство теб небесное… Ну, думалъ-ли ты когда, что сложишь свою головушку на дн моря-окіяна, что тридцать пять лтъ изъ году въ годъ кормилъ тебя?.. Какъ-то теперь жена твоя бдная?.. вотъ убиваться-то будетъ, сердечная… А Петрова-то женка съ ребятишками, а Никитина-то?»