Архимед Вовки Грушина
Шрифт:
— Живем! Картошка приехала!
Ребята с шумом сбегали на берег.
— Ирина! — позвал Сергей. — Иринка!
— Я!
— Два часа вас ищем! Что случилось?
— Лошадь устала и не хочет итти.
— Ребята, тащите их! — приказал Сергей.
С десяток мальчишек бросились в воду.
Так окончилось наше путешествие.
Сергей и несколько старших ребят пошли за вожатыми, которых послали на поиски обоза. Нас усадили сушиться на лучшее место у самого жаркого костра. Вокруг собрался чуть ли не
Когда Зюлейка рассказывала о том, как двое парней подошли к нам и стали расспрашивать, — что лежит на возу, Ирка вдруг вскочила и уставилась туда, где стояла телега.
— Эй, что вы там делаете? — закричала она. Что вам нужно?
— Ира, мы картошку берем, — отвечал девчачий голос. — Сергей велел нам сегодня ужин варить, а вам — отдыхать, потому что вы устали.
Ира сорвалась с места, перепрыгнула через несколько человек и исчезла.
— Положи обратно! Положи картошку! Слышишь? — закричала она где-то в темноте. — Не тебя назначили в обоз, и не лезь. Положи картошку. Зушка, сюда!
И Зушка, не докончив рассказа, помчалась на помощь к поварихе.
Этого я никак от них не ожидал.
В ТЕМНОМ ПАРАДНОМ
Это случилось ноябрьской ночью 1941 года.
Жутко было и тоскливо старичку-жильцу, дежурившему в воротах дома № 8 по Узкому переулку.
Москва, огромная, — настороженная, притихла. В темных улицах, где топорщились на перекрестках противотанковые ежи и сложенные из мешков с песком баррикады, было пусто. Шел дождь вперемежку со снегом. Глухо стучала вода по железу водосточных труб.
Сидя на табурете под аркой ворот, старик ежился от сырости, прислушивался и, точно курок револьвера, нащупывал в кармане кнопку электрического фонарика.
Кто-то шлепал по лужам возле самого дома. Неуверенные шаги то приближались, то удалялись. Сквозь шум дождя послышался негромкий голос:
— Лева, ворота! Давай сюда!
Что-то, постукивая и дребезжа, стало надвигаться из темноты на деда. Он вскочил:
— Стой! Кто таков?.. Погоди!..
Вспыхнул свет фонарика. Перед дежурным стояла ручная двухколесная тележка, а за ней — мальчишка лет тринадцати. Небольшого роста, скуластый и коротконосый, он хмуро поглядывал на деда из-под козырька кепки, с которого капала вода.
— Чего надо? Кто таков? — почти крикнул всполошенный дед.
— Ничего. Мы бутылки пустые собираем.
— Какие такие бутылки? Нету здесь никаких бутылок!
Мальчишка обернулся и устало сказал через плечо:
— Левка, объясни ему.
Из темноты появилась плетеная детская колясочка, а за ней еще один мальчик, худенький, стройный, одетый в ладное серое пальто. Он вежливо поклонился и заговорил спокойным, тоненьким, как у девочки, голоском:
— Здравствуйте, товарищ дежурный! Понимаете, мы собираем пустые бутылки. Все ребята нашего двора собирают пустые бутылки для зажигательной смеси, чтобы уничтожать немецкие танки. Понимаете?
— Чай, не маленький, понимаю. А зачем ночью? — ворчал дед.
— Какая же ночь? Сейчас вечер, десять часов, не больше.
Мальчик вздохнул и снова принялся терпеливо объяснять:
— А это вот почему, товарищ дежурный. У нас норма — двадцать штук на человека, а мы взяли обязательство — вдвоем сто двадцать. Для этого, конечно, нужен транспорт. Но пока мы его доставали, прошел весь день. А завтра утром последний срок сдавать на склад. Вот мы и ходим.
— Сами откуда? Где живете?
— На Владимирской, двадцать два.
— Ишь в какую даль зашли!
— А это потому, товарищ дежурный, что другие ребята в нашем районе все бутылки собрали и нам ничего не осталось.
— Три часа ходим. Промокли, как мыши, — вставил мальчик с тележкой.
— Погоди, Михаил. Понимаете, мы ходили-ходили и собрали только тридцать одну бутылку. А нужно сто двадцать. Вот мы и решили итти подальше, где еще не все собрано. Пони маете?
Дед успокоился и важно сказал:
— Нельзя, время позднее.
— Мы, конечно, и сами понимаем, что это, конечно, не совсем удобно. Только ведь мы на минутку…
— Никаких «на минутку»! Не полагается.
— Что ж! — сказал Мишка. — Устали, как собаки, промокли, а теперь так и возвращаться? Бюрократизм просто!
— Я те дам бюрократизм! — вскипел дед. — Какое имеешь право оскорблять!
Мальчики увидели, что дела не поправишь. Они молча повернули коляску и тележку и поплелись из-под арки ворот в темноту.
Старик постоял немного на месте, потом вышел в переулок и оглядел свой дом.
— Эй, шестнадцатая, свет! Эй, шестнадцатая! — закричал он кому-то. — Передай в шестнадцатую!
Дед не заметил, как юркнули в ворота две тени, и не услышал слабого дребезжанья пустых бутылок.
Через несколько минут приятели стояли в темном парадном одного из внутренних корпусов.
— Во! — удовлетворенно сказал Миша. — Здесь уж, наверное, никто из ребят не бывал!
— …ребят не бывал! — гулко прокатилось вдруг откуда-то сверху по всему парадному.
Ребята вздрогнули и на секунду притихли.
— Эхо тут, — догадался Лева.
— …эхо тут, — подтвердило парадное.
Лева долго чиркал спичками о намокший коробок. Наконец одна из них вспыхнула. Мальчики огляделись.
Это было просторное парадное огромного дома. Этажей на девять подымалась широкая лестница. На каждую площадку выходили двери четырех квартир. Много стекол в высоких окнах было разбито.