Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2
Шрифт:
А весь ПечЖелДорлаг строил дорогу на Воркуту – извилистую, как попало. А потом уже готовую дорогу стали выпрямлять. Это – за какой счёт? А железная дорога Лальск (на реке Лузе) – Пинюг (и даже до Сыктывкара думали её тянуть)? В 1938 какие крупные лагеря там согнали, 45 километров той дороги построили – бросили… Так всё и пропало.
Ну да эти небольшие ошибки во всякой работе неизбежны. Никакой Руководитель от них не застрахован.
А вся эта дорога Салехард – Игарка? Насыпали сотни километров дамб через болота, к смерти Сталина оставалось 300 километров до соединения двух концов. И – тоже бросили. Так ведь это ошибка – страшно сказать чья. Ведь – Самого…
До того иногда доведут этим хозрасчётом, что начальник лагеря не знает, куда от него деваться, как концы сводить.
От всех этих причин не только не самоокупается Архипелаг, но приходится стране ещё дорого доплачивать за удовольствие его иметь.
А ещё усложняется хозяйственная жизнь Архипелага тем, что этот великий общегосударственный социалистический хозрасчёт нужен целому государству, нужен ГУЛАГу, – но начальнику отдельного лагеря на него наплевать: ну поругают немного, ну от премии отщипнут (а дадут всё же). Главный же доход и простор, главное удобство и удовольствие для всякого начальника отдельного лагеря – иметь самостоятельное натуральное хозяйство, иметь своё уютное маленькое поместье, вотчину. Как в Красной армии, так и среди офицеров МВД не в шутку вовсе, а серьёзно развилось и укрепилось обстоятельное, уважительное, гордое и приятное слово – хозяин. Как сверху над страной стоял один Хозяин, так и командир каждого отдельного подразделения должен быть обязательно – Хозяин.
Но при той жестокой гребёнке групп А-Б-В-Г, которую запустил навсегда в гриву ГУЛАГа безпощадный Френкель, хозяину надо было извернуться, чтобы хитро протащить через эту гребёнку такое количество рабочих, без которых никак не могло построиться своё вотчинное хозяйство. Там, где по штатам ГУЛАГа полагался один портной, надо было устроить целую портняжную мастерскую, где один сапожник – сапожную мастерскую, а сколько ещё других полезнейших мастеров хотелось бы иметь у себя под рукой! Отчего, например, не завести парники и иметь парниковую зелень к офицерскому столу? Иногда даже, у разумного начальника, – завести и большое подсобное огородное хозяйство, чтобы подкармливать овощами даже и заключённых, – они отработают, это просто выгодно самому хозяину, но откуда взять людей?
А выход был – поднагрузить всё тех же заключённых работяг, да немножко обмануть ГУЛАГ, да немножко – производство. Для больших внутризонных работ, какой-нибудь постройки – можно было заставить всех заключённых проработать в воскресенье или вечерком после рабочего (10-часового) дня. Для постоянной же работы раздували цифры выхода бригад: рабочие, оставшиеся в зоне, считались вышедшими со своей бригадой на производство – и оттуда бригадир должен был принести на них процент, то есть часть выработки, отобранной у остальных бригадников (и без того не выполняющих нормы). Работяги больше работали, меньше ели – но укреплялось поместное хозяйство, и разнообразнее и приятнее жилось товарищам офицерам.
А в некоторых лагерях у начальника был большой хозяйственный замах, да ещё находил он инженера с фантазией – и в лагерной зоне вырастал могучий хоздвор, уже проводимый и по бумагам, уже с открытыми штатами и берущийся выполнять промышленные задания. Но в плановое снабжение материалами и инструментами он втиснуться не мог, поэтому, не имея ничего, должен был делать всё.
Расскажем об одном хоздворе – Кенгирского лагеря. О портняжной, скорняжной, переплётной, столярной и других подобных мастерских тут даже упоминать не будем, это пустяки. Кенгирский хоздвор имел свою литейку, свою слесарную мастерскую и даже – как раз в середине XX века – кустарно изготовил свои сверлильный и точильный станки! Токарного, правда, сами сделать не смогли, но тут употреблён был лагерный ленд-лиз: станок среди бела дня украли с производственного объекта. Устроено это было так: подогнали лагерный грузовик, дождались, когда начальник цеха ушёл, – целой бригадой кинулись на станок, пересобачили его на грузовик, а тот легко прошёл через вахту, потому что с охраной было договорено, охранный дивизион – такие же МВД, – и с ходу завезли станок в лагерь, а уж туда никто из вольняшек доступа не имеет. И всё! Какой спрос с тупых безответственных туземцев? Начальник цеха рвёт и мечет – куда делся станок? – а они ничего не знают: разве был станок? мы не видели. – Самые важные инструменты доставлялись в лагерь так же, но легче – в кармане и под полой.
Как-то взялся хоздвор отливать для обогатительной фабрики Кенгира крышки канализационных люков. Получились. Но не стало чугуна – откуда ж лагерю настачиться в конце концов? Тогда с неё же, с этой обогатительной фабрики, поручили заключённым воровать первоклассные английские чугунные кронштейны (оставшиеся ещё от дореволюционной концессии), в лагере их переплавляли и отвозили обогатительной фабрике люками, за что лагерю переводили деньги.
Теперь читатель понимает, как такой деятельный хоздвор укреплял самоокупаемость да и всю экономику страны.
И чего только не брался делать этот хоздвор! – не за всё бы взялся и Крупп. Брались делать большие глиняные трубы для канализации. Ветряк. Соломорезки. Замки. Водяные насосы. Ремонтировать мясорубки. Сшивать трансмиссионные ремни. Чинить автоклавы для больницы. Точить свёрла для трепанации черепа. Да ведь чего не возьмётся делать безвыходность! Проголодаешься – догадаешься. Ведь если сказать: не сумеем, не сможем, – завтра погонят за зону. А в хоздворе намного вольготней: ни развода, ни ходьбы под конвоем, да и работать помедленней, да и себе что-то сделаешь. Больница за заказ расплачивается «освобождением» на два денька, кухня – «добавком», кто-то махоркой, а начальство ещё и казённого хлебца подбросит.
И смешно, и занятно. Инженерам вечная головоломка: из чего? как? Кусок подходящего железа, найденный где-нибудь на свалке, часто менял всю задуманную конструкцию. – Ветряк сделали, а вот пружины, которая поворачивала бы его по ветру, не нашли. Пришлось просто привязать две верёвки и наказать двум зэкам: как ветер изменится, так бежать и за верёвки поворачивать ветряк. – Делали и свои кирпичи: женщина резала струной подающуюся глиняную полосу по длине будущих кирпичей, а дальше они шли на транспортёр, который ей же, этой женщине, и следовало приводить в движение. Но чем? ведь руки её заняты. О, безсмертная изобретательность хитрых зэков! Придумали такие две оглобельки, которые плотно прилегали к тазу работницы, и пока она руками отрезала кирпичи, – сильным и частым вилянием таза одновременно двигала и ленту конвейера! Увы, фотографии такой показать читателю мы не сможем.
А кенгирский помещик уверился окончательно: нет на земле ничего такого, чего не мог бы сделать его хоздвор. И, однажды вызвав главного инженера, приказал: приступить к срочному изготовлению стекла оконного и графинов! Как же его делают? Ребята не знали. Заглянули в завалявшийся том энциклопедического словаря. Общие слова, рецепта нет. Всё же соду заказали, нашли где-то и кварцевый песок, привезли. А главное: дружкам заказывали носить битое стекло с объектов, строивших «новый город», – там много его били. Всё это заложили в печь, плавили, мешали, протягивали – и получились листы оконного стекла! – да только с одной стороны толщина сантиметр, а к другой сходится до двух миллиметров. Через такое стекло узнать своего хорошего приятеля – никак невозможно. А срок подходит – показывать продукцию начальнику. Как живёт зэк? Одним днём: сегодня бы пережить, а уж завтра – как-нибудь. Украли с объекта готовых нарезанных стёкол, принесли на хоздвор и показали начальнику лагеря. Остался доволен: «Молодцы! Как настоящее! Теперь приступайте к массовому производству!» – «Больше не сможем, гражданин начальник». – «Да почему ж?» – «Видите, в оконное стекло обязательно молибден идёт. У нас было немножко, а вот кончился». – «И нигде достать нельзя?» – «Да где ж его достанешь?» – «Жаль. А графины без этого молибдена пойдут?» – «Графины, пожалуй, пойдут». – «Ну, валите». – Но и графины выдувались все скособоченные и почему-то неожиданно сами разваливались. Взял надзиратель такой графин получить молоко – и остался с одним горлышком в руках, молоко пролилось. «Ах, мерзавцы! – ругался он. – Вредители! Фашисты! Всех вас перестрелять!»