Архив
Шрифт:
В ответ – напряженное, густое молчание.
– Ну, чего встали-то? Работать. – Теперь он обращался уже ко всем.
И все засуетились, засновали туда-сюда: кто-то защелкал фотоаппаратом, другой вооружился кисточкой и пудрой для снятия отпечатков, третьи невесть откуда достали папки с формами отчетов и принялись их заполнять. Техник снова засуетился над клавиатурой. И каждый в невысказанном стыде и страхе за свою карьеру прятал глаза.
Антону вновь стало не до них. Он стоял, оцепенев, посередине комнаты и уже снова погрузился в свои мысли, запустив руки в карманы: в одном щупал украденный кулон, в другом теребил листки с попытками высказать последние мысли. Он мысленно стер всех чужих из этой комнаты и представлял хозяйку, которая, будто в ускоренной съемке, перемещается по комнате: то пишет кому-то сообщения в социальной сети, то рыдает в подушку на кровати, шепчет хрипло: «Согрей, мне так хочется жить», то переставляет свои сувениры, вглядывается в лица в фоторамках, пишет записки, обхватив голову руками и вырывая волосы, комкает листки, выкидывает их и пишет заново. И бегает, бегает, мечется по комнате, лавируя между медлительными призраками из будущего, пока, наконец, не решается распахнуть створы окна, впустить в спальню ветер, что легонько затеребил шторы; забраться на подоконник, осторожно взглянуть вниз, держась рукой за низкий потолок. Потом – уставиться вдаль, будто про себя прощаясь, и сделать шаг.
Никто не согрел.
На улицу он вышел опустошенный и застыл в паре шагов от домофона, пялясь куда-то перед собой. Закурить бы, и выходящие за его спиной так и делали: вываливаясь из подъезда, вытаскивали пачки кто откуда из униформы, вытрясали сигареты, поджигали их и затягивались блаженным дымом. Один Антон стоял истуканом и провожал остальных мутным взглядом. Они разбредались кто куда – до своих служебных автомобилей, до арок прочь из двора. Буднично как-то, обыденно, будто не в первый раз обследовали каждый миллиметр комнаты, где еще вчера жил один из, вроде бы, них. Из людей. Только сорта другого.
Солнце рановато клонилось к закату. Зажглись уличные фонари, те немногие, которые не были разбиты или вообще – повалены. Скорая уже уехала, истратив, наверное, весь свой запас успокоительных на Веронику Петровну. Она просыпалась раз в час, вскакивала, рвалась в комнату дочери, натыкалась на сонмище полицейских, перетрясающих содержимое шкафов, потрошащих книги и вытаскивающих фотографии из рамок, оставляющих после себя хаос и бардак, орала что-то невнятное, кидалась на людей, царапая чьи-то руки и впиваясь ногтями в лица, пока ее не хватали, не тащили обратно, не звали врачей, чаи гоняющих на кухне и таскающих конфетки и печеньки из вазочки. Те делали ей очередной укол, и она проваливалась в беспокойный навязанный сон. Хоть не видела коллекцию фотографий, которую откопал техник. Да и что сделала бы? Сгорела б от стыда перед тем, как в обморок упасть: дочери смачную оплеуху уже не выдашь. Да и на них не наорешь – у мертвых нет прав на личную неприкосновенность. У них вообще никаких прав нет. Интересно, почему?
Он на прощание, когда спальня Лизы опустела, а опергруппа толпилась в коридоре, подошел к окну, что привиделось ему во сне, вдохнул запах ветра: прохладный, немного мокрый, чуть отдающий гнилью, но все-таки свежий. Кислород закружил голову и выбил из него любые намеки на траур и потерю, привнес ощущение обретения чего-то… Себя ли, смысла жизни? Скорее безосновательного, но яростного желания жить, а не прозябать вот в таких вот панельных многоэтажках. Было бы только где… Не на том лугу же?..
На улице остались полицейская машина с тем парнишкой да настырный менеджер из похоронного бюро, не теряющий надежды сорвать куш с пережившей трагедию женщины. Он, устало улыбаясь и не выдавая иссякшего терпения, вышагивает к Антону, а тот исподлобья мотает головой из стороны в сторону.
Благо, он понял с первого раза – Антон не привык повторять дважды. Лживая улыбка мгновенно стирается с его лица, он на полушаге разворачивается, возвращается к машине, садится, заводит двигатель и, чертыхаясь, матеря и проклиная Антона всеми известными и неизвестными словами, уезжает.
Дежурные полицейские – последние, но им грех жаловаться: почти весь наряд здесь проторчали, но начальство ничего им не сделает: девушка, убийство, сотрудник Управления. Трио, оправдывающее в наше время любые средства для служителей режима.
– Товарищ полковник!.. – окликнул толстый, помахивая рукой. Смотрите-ка, выучил.
– Да?.. – мгновенно вынырнул из своих мыслей Антон. Напрактиковался уже так быстро переключаться, но при этом не утратил сострадание и желание праведной мести для своих… клиентов?..
– Этого-то куда? – Сержант кивнул на заднее сидение машины.
– В отделение, оформляйте. Суток на трое, а там я его заберу. – Парень что-то верещал, взбрыкивая на заднем сидении и долбясь плечом в дверь.
– Понял, до свидания!
– Подождите!
– Да?
– Может, подкинете в Управление?
– Ну, с этим если только. – Сержант опять кивнул в сторону закованного парня, присаживаясь на переднее сидение.
– Ладно, поезжайте. – Махнул рукой Антон: трястись сзади вместе с подозреваемым ему было не по статусу.
Он проводил кряхтящую машину взглядом, а потом потерянно бегал глазами по окружающему, не понимая, за что цепляться («не за что, тебе ж еще с утра говорили…»), пока не наткнулся на бордовую лужу, которая почти впиталась в асфальт. Интересно, как долго ее будут оттирать дворники и смывать осенний дождь?
Сзади зазвучало трельканье домофона, из дверей выскользнула сутулая фигура и прошлась мимо Антона прямо по пятну, где несколько часов назад лежало изуродованное, бездыханное тело девушки.
«Почему он вышел позже всех? В квартиру возвращался?..»
– Эй, стоять!
Парень замер и повернулся, как загнанный подросток, нутром чуя – сейчас получит от родителей взбучку за оценки в дневнике.
– Да?
– Ты вроде данные с жесткого диска копировал?
– Ну да, стандартная процедура.
– Давай сюда. – Антон протянул руку.
– Что?
– Копию.
– Я не могу, я должен в отдел ее…
– Сюда давай.
Техник помялся, оценивая, кого он боится больше: своего руководителя или Антона. Здравый смысл восторжествовал, парень со вздохом залез в сумку, вытащил миниатюрный носитель и передал его Антону.
– Молодец. – Антон спрятал неожиданно тяжелую коробочку с какими-то разъемами в карман к запискам. – И флешку давай.
– Какую флешку? – Актер из техника был хреновый. В этом особенность людей, работающих с компьютерами: их мозг пропитывается машинной прямолинейной логикой и утрачивает способность изворачиваться и лгать. И социализация страдает. У таких людей, как бы они ни пытались соврать, все написано на лице. Этот, правда, умел держаться, но Антон не зря получил свою должность, и уж что-что, а фальшь он чует за километр, как акула – каплю крови в бескрайнем океане.