Архив
Шрифт:
– Э, дорогой, нехорошо так, ты или плати, или выходи, некогда ждать, ехать надо, давай да?!. – Грузин почему-то смягчил свою интонацию.
– Да, да, конечно… – Антон не узнал свой голос. Какой-то хриплый, дрожащий, отрешенный. Чужой, не свой совсем, не свой. – Вот, – он не глядя скользнул браслетом по считывающему устройству. Терминал пискнул, подтверждая списание.
– Спасибо, дорогой, ты давай пристегнись, да?..
Старая газелька взвыла уставшим мотором, срываясь с места, совсем как недавние снаряды обстрела, вгрызавшиеся в землю. Что это было? Отголоски давней контузии? Но Антон не бывал в таких боевых точках – «восточно-европейских», с «нашими» тихими скверами, окруженными хрущевскими пятиэтажками… Нет. Мало где на картах оккупированных территорий такие места можно найти, и Антон не уверен, бывал он там или нет.
Память шалит, выдает какие-то навеянные события и идеи за свои собственные, наряду с желанием сбежать от этой монотонной грязи и какими-то детскими идеями: про рваные кеды и небо. Нет больше неба. Все, что могли в этой стране – спиздили. И небо с собой прихватили, вывезли в чемоданах на офшорные острова карибского бассейна и Южной Америки. Глядят там на него, не надеясь надышаться и боясь потерять окончательно.
Надо, наверное, разнести телевизор к чертовой матери, чтобы больше не включался, и чаще обращаться к собственной памяти, нежели к плоскому экрану и своему фантомному миру очередной жертвы, который очистится до пустоты, как только Антон распутает дело, а потом заполнится вновь деталями нового суицида. Так и получилось сегодня. А как иначе?
Только так, примеряя шкуру жертвы, ему удавалось расследовать преступления, и никак иначе. Только Лиза эта, с разноцветными глазами, чей холодный труп трясется сейчас в такой же газельке, только оборудованной по-другому, и чья мать вопреки всем уколам успокоительных осталась безутешна; не давал покоя этот труп и вещал какими-то своими образами. Обстрелом этим, каким-то изрытым снарядами безымянным городом, мокрым летним утром…
Не было обстрела, и города этого нет давно, и контузий не было, только ранне-утренний необъятный луг, может быть, существует, но тоже нет. Просто привиделось что-то. Иллюзия, сбой в мозгах – и все тут. Не первый и не последний же?..
Маршрутка тем временем выскочила на Садовое Кольцо и мчала по нему, пропуская остановки, если только кто-нибудь не начинал орать водителю заранее: «Там-то остановите». Где-то, на странных названиях остановок. Водитель балабокал что-то на своем, грузинском, приятелю в телефоне за тысячи километров отсюда, на оккупированных территориях. Другой рукой он еле держал грубый непослушный руль, и Антон действительно предпочел пристегнуться, краем глаза глядя на его стиль вождения.
Вовремя.
Взвизгнули тормозные колодки, ремень безопасности больно впился в грудину, а в лоб ударился твердый пластик (даже не симулируя рельеф «под кожу») торпеды. Реальность распалась искрами, радужными кругами, но вмиг слилась обратно скрежетом сминающегося металла и зазудела мерзким писком и вновь отхлынувшим подальше слухом. В салоне все повалились вперед и притихли на мгновение…
…А потом, спустя вязкие тягучие секунды, снова засуетились: кто-то из пассажиров еще болезненно мычал, а кто-то уже матерился. Водитель, чуть ни выронив свой драгоценный телефон – гребаную, древнюю и легендарную в то же время Нокию, перемотанную скотчем – ругался по-своему, долбя в беспомощности руль и размахивая руками. Будь он русским, получилась бы у нас целая нация «регулировщиков», отправляющих остальные народы «туда», куда б не стоило ходить. Впрочем, именно этим мы и занимаемся уже пятнадцать лет.
По лбу побежала теплая струйка. «Теперь точно кровь…» – Антон сжал голову руками, пытаясь унять боль, потом утер лоб тыльной стороной ладони и посмотрел на нее. Ну да, кровь. Вязкая такая, маслянистая какая-то, странная. К врачу сходить, что ли, анализы сдать какие-нибудь… А чего к ним идти, скоро сами сюда приедут да и возьмут свою пробы. Жалко только, что кто-нибудь – да помер опять.
«Жалко, что не я».
По лобовому стеклу расползся причудливый узор трещин. Белесый дым из смятого капота застилал обзор. Слева оглушенный водитель бормочет по-своему, дергая мертвую коробку передач. Справа – помятая дверь с вылетевшей, треснувшей пластиковой панелью. Антон потянул за ручку и оторвал ее нечаянно. Толкнул дверь рукой – не поддавалась. Медлительно, собирая мысли и сознание по крупицам воедино, кое-как извернулся и пнул ее ногой. Вот теперь она вылетела с неприятным лязгом металла и проехалась по асфальту, сыпля искрами и скрежетя.
– Э, ты что делаешь!
– Да заткнись ты…
Антон, отстегнувшись, но ни черта не соображая, вывалился из маршрутки, чуть не повалился на тротуар. Пытаясь успокоить сошедший с ума вестибулярный аппарат, он тряс головой, фокусировался на мостовой, открывал рот, компенсируя давление, и вновь ему привиделось…
Свист снаряда почти над головой, а он все, слушая собственное тяжелое дыхание, бежит и бежит сквозь дымовую завесу, щелкая автоматом вхолостую то в одну, то в другую сторону. Как пацаны, когда играют в войнушку и на месте палок в руках представляют оружие, а ртом изображают его треск, и даже не знают, что такое это самое «тра-тра-тра» на самом деле. Пацаны-то разбегутся по домам на обед и смотреть мультики, а вот Антона подкосит чей-то реальный выстрел, сколько он ни «тра-та-та» -кай в ответ.
Эта пелена горького дыма казалась бесконечной, но рано или поздно она расступится, и он увидит тех тварей, что их накрыли. Они уже близко, за очередным шагом, прячутся за тонкой броней минометов и стационарных пушек, затыкают уши, выпуская в небо очередной снаряд, сопровождая его какими-то молитвами на незнакомом гортанном языке. Или, что страшнее – на до боли похожем на русский.
Дым внезапно закончился, копоть расступилась, а твари оказались людьми, такими же, как он сам: в форме без знаков различий, с руками, ногами, головами и прожитыми жизнями в них. Его собственная пронеслась перед глазами всего за миг между тем, как дуло пистолета уперлось в лоб, и раздался выстрел, а потом противно захрустел ломающийся череп. Тело обессиленно и медленно опадало, залитые кровью глаза, почему-то не лопнувшие от раскрошившего череп давления, выхватили мутно позиции врага, расположенные слишком близко к краю завесы.
А потом наступила тьма.
Голову опять разорвало болью, в ушах противно и оглушающе запищало, и даже раскрытый рот и глубокое затяжное дыхание не помогали. Глаза выдавливало из орбит фантомной болью, мир вокруг плавал разноцветными пятнами и обрывками чьих-то фраз. Его слух выхватывал их, как ненастроенная магнитола, на которой крутили колесико FM-диапазона. Антон скорчился, теряя равновесие, напряжно дыша через рот и фокусируясь на алых капельках крови на асфальте, как очередная из них медленно падает со лба на шершавую поверхность.
Реальность потихоньку возвращалась, и Антон смог привстать, сделать пару шагов, а потом и мысли стали выстраиваться в привычный ритм. Несколько пассажиров уже выбрались из маршрутки и помогали теперь другим. Каждый выходящий сокрушался в адрес водителя, особенно его бабушки:
– Ах ты, тварь черножопая!
– Водить сначала научись, ирод!
– Ничего, я одну войну пережила, вторую переживу и тебя, падлу, переживу!
– Понаехали тут!
И так же и в том же духе. Пусть визжат хоть до усрачки, главное – к Антону почти вернулся слух, хотя противный писк все еще донимал, но уже меньше, в фоне где-то.