Аритмия
Шрифт:
Не знаю, сколько по времени длится это безумие, но вот что удивительно, постепенно Ян приходит в себя. Он расслабляется. Дыхание возвращается к нормальной частоте. Сердце стучит ровнее.
— Прости… — откинувшись на подушку, произносит отстраненно. Будто бы даже стыдясь и стесняясь того, что произошло.
— Все в порядке, — моя ладонь неуверенно опускается на его скулу. Пальцы поглаживают ее, подрагивая в нервном треморе.
Ян поворачивается ко мне. Выразительно смотрит в глаза. Так пронзительно.
— Поцелуй. Как раньше, — горячо просит, удерживая в плену мой взгляд.
Трется своим носом о мой, и от этого простого, но до мурашек трогательного жеста, под ребрами разливается какой-то особый трепет. Это ведь я так делала. Там, в Питере, на крыше…
Послушно подаюсь вперед, повинуясь инстинктам.
Контакт.
Привкус терпкого виски.
Медленно и с чувством целую его губы.
Как в семнадцать. Как тогда, когда никого и ничего кроме него не видела. Как тогда, когда мечтала о том, что мы будем вместе. Как тогда, когда верила ему, как себе…
— Да-ша… — хрипло шепчет, нетерпеливо и страстно отвечая.
Грудину изнутри обдает жаром. Понимаю, что нет. В тот роковой вечер не устояла бы перед напором и этой сумасшедшей, всепоглощающей дикой энергией, исходящей от него.
В омут с головой. Нырнула — не выплывешь. С ним только так.
Отклонившись немного назад, хватаю воздух ноющими легкими.
— Мне мало. Еще, — требует, тяжело и рвано дыша.
Снова сталкиваемся зубами и жадно приникаем друг к другу.
Истосковавшиеся. Разгоряченные. Потерявшие реальность.
Язык к языку.
Кожа к коже.
Тело к телу.
Внутри кипит лава-кровь. Неистово грохочет в ушах. Стучит по артериям и сосудам. Добирается паутинкой до самого главного органа, с трудом справляющегося сейчас со своими функциями.
Не остановилось бы. Не разорвалось бы…
Пальцы Яна скользят по моей шее. Двигаются ниже. Сжимают обнаженное плечо, спускаются до локтя. Сменив маршрут, проходятся вдоль позвоночника, пока вторая рука сильнее стискивает талию.
Пьяные поцелуи становятся все откровеннее. Объятия теснее. Слова нецензурнее.
Эмоции, переполняя до краев, душат и рвутся наружу.
Ощущения, помноженные надвое, оглушают. Ослепляют. Дезориентируют.
Мучительно больно и убийственно хорошо. Вот так это чувствуется…
— Почему ни разу не пришла ко мне на дурку? — обиженно интересуется вдруг, нехотя разрывая поцелуй.
— Ты сам об этом просил, разве нет? — отвечаю, не сразу очнувшись.
— А разве ты когда-нибудь меня слушалась? — приподнимает за подбородок.
— Не надо, Ян… Я не хочу вспоминать тот день.
Слишком больно. Наше свидание в СИЗО отложилось в памяти душераздирающей картинкой.
«Не приходи больше, Дарина».
«Все
— Я хотел тебя отпустить. Посчитал, что будет правильно, если ты начнешь новую жизнь.
— Как видишь, мне так и не удалось это сделать, — выпрямляюсь. Принимаю сидячее положение и поправляю бретельку от майки.
— Значит, по-прежнему любишь? — продолжает с жестокой невозмутимостью выворачивать меня наизнанку.
— Значит, по-прежнему люблю, — соглашаюсь, до конца обнажая чувства.
Невольно вздрагиваю, когда заключает в кольцо своих рук и прижимает спиной к груди, касаясь губами пылающей скулы.
— Так я и знал…
Мне хочется его пристукнуть. Чем-нибудь очень тяжелым.
«Так я и знал».
Выражаясь его же словами, злюсь на него адски!
— Ты… Такая милая в гневе, — выдает, наблюдая за моей реакцией.
— Пьянь, — ворчу, качая головой.
Горячие губы припадают к шее. Медленно и чувственно проходятся вдоль ее изгиба.
— Ян… — взволнованно выдыхаю, когда поцелуй становится настойчивее.
— М?
Зажмуриваюсь от удовольствия.
Как же он целует, Господи!
— Ты с Ингой… У вас… Было тогда что-то?
Вершинина говорила, что нет, но я хочу услышать это от него. Все-таки ту ночь она провела в его квартире.
— Не было, — отвечает, не раздумывая.
— А вообще… — цепляюсь за его руку, скользнувшую к груди. — Сколько их было?
— Кого их, Арсеньева?
— Девушек, с которыми ты… — не хочу даже произносить это. — Ну ты понял.
— Очень сейчас это важно, — отзывается недовольно.
— Но я хочу знать, — гну свою линию. — Берем хотя бы последние полтора года.
— Год, в который вошло пребывание в дурке и СИЗО можешь смело вычеркивать, — усмехается он невесело. — Там я мог развлекаться в подобном ключе разве что наедине с собой.
— То есть… — краснею до корней волос. Хорошо, что в темноте этого не видно.
— Питонить, Арсеньева, — поясняет, явно издеваясь. — Тебя интересуют подробности? Частота? Мои фантазии?
— Нееет, — спешу остановить его.
— Будь уверена, в такие моменты я представлял только одного человека. Догадываешься, кого? — прикусывает мочку уха и зализывает ее языком.
— Ладно. Ясно, — пытаюсь оставаться на нужной волне. — Период «до»? Академия.
— Никого.
— А школа? Выпускной класс.
— Это херов допрос? — начинает заводиться.
— Значит, были… — озвучиваю за него.
— Я далеко не святой, Арсеньева, — отвечает зло.
— Понятно, — пальцы до боли сжимают одеяло, а на глазах от слепящей ревности выступают слезы.