Аритмия
Шрифт:
Моя мать, уже работавшая на тот момент в клинике, сразу поняла, что это за препарат.
— Бондаренко проболтался потом спустя год, что притащил из дома бабушкины психотропы… — отзывается он тихо.
Спустя год.
— Даш, по-дурацки все вышло, — отводит взгляд. — Ты была послушной, как кукла. А еще лихорадочно цеплялась за меня, не желая отпускать.
— Мне было… очень страшно, Ром. Я не понимала, что со мной происходит.
Непроизвольно обнимаю себя руками.
— А потом
— Не надо дальше рассказывать, — опускаю глаза и смотрю на свои трясущиеся руки.
— Мы вышли к туалетам. Ты начала пить прямо из-под крана, потом привалилась к стене. Я услышал голос Яна, Даш, и подумал, что больше не будет возможности зацепить его. Не знаю, что было тогда в моей голове. Злость, обида или желание показать ему, что ты — такая же, как и те, что были до…
— Ясно…
Глаза щиплет, но слез нет. Только острое разочарование душит.
— После нашей драки он уехал. А тебя в зале искал тот самый пацан с фотографии. Тогда-то я и подумал, что мы все сделали правильно.
— Это был мой брат! — защищаюсь отчаянно.
— Да кто знал! Я ж его не видел, когда был у вас дома. И ты не рассказывала о том, что у тебя есть брат!
— Я говорила тебе!
— Не запомнил значит, идиот.
Театр абсурда, не иначе.
— Почему твои родители не обратились в полицию? Ну… из-за лимонада и его содержимого.
— Да кто поверил бы, что не сама! Да и потом, Ром, было уже не до этого.
Его лицо искажается в гримасе. А меня тут же безжалостно атакуют воспоминания…
Понедельник.
Утро. Я прихожу лишь к третьему уроку, потому что сдавала анализы у мамы в клинике.
Захожу в холл. Раздеваюсь в гардеробной и поднимаюсь на нужный этаж, уже тогда начиная замечать странные взгляды, обращенные в мою сторону.
Думаю, что разлетелись сплетни с «праздника» и спокойно провожу перемену в рекреации.
Парни-старшеклассники, идущие мимо, показывают неприличный жест, смеются. Ухмыляются и девочки, презрительно морща нос. Где-то здесь я начинаю подозревать неладное, однако поразмыслить на эту тему не успеваю, ведь в коридоре появляется Венера Львовна, с яркими, пунцовыми пятнами на щеках.
Пренебрежительно поджав тонкие губы, сообщает, что я должна немедленно последовать за ней. Идем молча, но я замечаю, что весь путь до административного корпуса она часто и надсадно дышит, будто сдерживается из последних сил, дабы не сорваться.
В кабинете руководителя присутствуют пять человек: два методиста, школьный психолог, сам директор и Элеонора Андреевна. Ловлю ее сочувствующий
Меня сажают в холодное кожаное кресло, а затем Венера Львовна начинает кричать, требуя моего немедленного отчисления из гимназии.
Пельш разглядывает свои ладони, и ее лицо с каждой секундой багровеет все сильнее.
Борис Ефимович просит всех успокоиться. Начинает задавать мне вопросы, пытаясь выяснить, знаю ли я о произошедшем. Когда понимает, что нет, осторожно сообщает мне о том, что по школе разошелся некий ролик с моим участием…
Видимо, что-то из «Сантафе». Я ведь вообще практически не помню определенный отрезок времени.
Венера Львовна снова кричит. На психолога, на Пельш. Говорит что-то о классных часах, посвященных теме нравственности, которые той следует проводить вместо того, чтобы есть булки в столовой.
В дверь стучат. На пороге появляется моя мама. Всполошенная, разнервничавшаяся, раскрасневшаяся с мороза. Здоровается со всеми, наспех скидывает старую дубленку и присаживается на стул, который выставляют для нее прямо в центр кабинета.
— Ну, полюбуйтесь, как воспитали! — гневно произносит Дубинина, вкладывая ей в руки свой телефон.
Я слышу вступление песни Kadi Prayers… и мой мир стремительно рушится.
Раскалывается надвое.
На «до» и «после».
Распадается на атомы…
Один из совместных вечеров. Ян. Свечи. Я танцую.
Как он мог… Зачем… Это ведь было только для него…
Хрип ужаса застревает в моем горле. Вскакиваю и выдираю злосчастный телефон из ее рук.
Мама бледнеет. Стискивает до скрежета ремень любимой сумки.
— Мам…
— Нет, Дарина. Пусть мать посмотрит и послушает, что было дальше! Пусть узнает, чем ее несовершеннолетняя дочь занимается! — настаивает Венера, отбирая смартфон назад. — Гордость Новосибирской школы! Приняли на свою голову!
Стыд опаляет щеки.
Никогда не забуду взгляд матери. Столько в нем было растерянности, порицания, осуждения. Разочарования…
Уже тогда я знала. Не поймет и никогда не простит…