Аризона на троих. Семь камней Кецалькоатля
Шрифт:
Девушка сердитым взмахом руки сорвала плакат со стены, благо тот был прибит всего одним гвоздём; яростно раздувая ноздри, с удвоенной энергией зашагала вдоль улицы. Какая-то дамочка отпрянула, давая ей дорогу, презрительно скривилась проводив намеренно брезгливым взглядом.
Любезно пропуская встречных прохожих, Генри едва поспевал за Луиситой.
– Эй, – кричал он ей в спину, пытаясь на ходу застегнуть жилет. – Магазин через дорогу!
– Есть одно дельце, – сквозь зло сжатые зубы отвечала девушка, не оборачиваясь и ускоряя шаг.
– У нас сейчас одно дело – быстрее выехать вслед за Хэлфордом.
– Моё дело не займёт много времени. Жди меня в магазине.
Луисита торопливо взбежала на скрипучую дощатую террасу какого-то дома, хлопнула дверью. Зажав под мышкой сюртук, Генри застегнул до последней пуговицы жилет, рывком оправил его и, не решившись оставаться на виду, робко вошёл вслед за девушкой в помещение, которое с первого взгляда не давало усомниться в том, что это мастерская художника.
У трёхногого мольберта стоял худощавый мужчина с лысым черепом и длинными густыми бакенбардами. Зажав в одной руке угольную палочку для рисования, а другой держась за край мольберта, он растерянным взглядом смотрел на стоящую напротив него Луиситу.
Воинственно уткнув кулак в бок, девушка вытянула перед собой сорванный со стены плакат.
– Ты рисовал? – в голосе Луиситы звучало не шуточное раздражение.
– Я ничего не имею против вас, сеньорита, – испуганно хлопал глазами художник и в подтверждение своих слов отрицательным жестом покачивал зажатым в пальцах угольком. – Клянусь, ничего… Но вы поймите… Я не могу отказать шерифу…
– Заткнись! – прервала его девушка, яростно встряхнув листовку. – Смотри сюда! У меня такие глаза? Смотри внимательно! – Оторвав от бока руку, она сердитым движением сбила шляпу за спину, вскинула голову, призывая поглядеть на неё внимательнее, но не дав и секунды полюбоваться собою, тут же ухватила испуганного художника за ворот рубашки, рывком притянула к себе. – У меня такие маленькие глазки?
Едва не опрокинув мольберт, художник подался вперёд, испуганно замямлил:
– У вас прекрасные глаза, сеньорита.
– Что же ты рисуешь, койот облезлый?
– Но… на… – заикался бедняга. – На рисунке тоже прекрасные глаза.
– Это ты называешь прекрасными глазами? – Луисита в ярости плюнула на тыльную сторону плаката, шлепком ладони приклеила его на лоб художнику. – Ещё раз так нарисуешь, пожалеешь, что на свет родился. Клянусь Святой Девой Гваделупской!
– Понял, сеньорита, – промямлил бедняга, боясь пошевелиться.
Он так и стоял с закрытым плакатом лицом, пока вслед за Генри и Луиситой не закрылась дверь.
Генри был так обескуражен цепочкой неожиданных событий, каждое из которых ставило его в тупик своей абсурдностью, что ему не оставалось ничего другого как просто догонять девушку и держаться за её юбку, в переносном смысле, разумеется. Его мужское достоинство было ущемлено, но ситуация оказалась настолько необычной, что он не знал, как поступить.
– Что ты пристала к человеку? – вспылил он, нагоняя мексиканку и на ходу попадая рукой в рукав сюртука. – Очень удачный портрет.
Девушка так порывисто обернулась, что Генри ткнулся в неё носом.
– Это попытка оскорбить меня?
– Наоборот. Я хотел сделать комплимент. Ты на портрете так же красива, как в жизни.
Рука девушки взлетела, уткнувшись указательным пальцем ему в нос.
– Про то, как в жизни, говори сколько угодно, а насчёт портрета я сама буду решать.
Со стороны они напоминали ссорящуюся любовную парочку, и прохожие начали обращать на них внимание. Оглядевшись, Луисита решительно направилась к универсальному магазину. Пряча голову в плечи, Генри нагнал её, тихо спросил:
– Ты собираешься снова скот воровать?
– С чего ты взял?
– Зачем он тогда тебя будет ещё раз рисовать?
– Мало ли… – неопределённо пожала плечами Луисита.
– Не боишься, что тебя узнают? Твои портреты по всему городу.
– Не смеши. Кто меня узнает на этом портрете, – она ткнула пальцем в висящий на стене плакат. – Пф-ф! Другое лицо.
Генри дёрнул её за рукав, указал подбородком на толстого мужчину, который, увидев Луиситу, рот раскрыл от удивления. Толстяк хотел что-то сказать, но лишь по-рыбьи шевельнул немым ртом, косясь на плакат. Многозначительно похлопав ладонью по висящей на боку кобуре, Луисита взмахом руки сорвала листовку, скомкала её и указательным пальцем затолкала остолбеневшему бедняге в рот. Тот только глаза выпучил.
Положив ладонь сверху на рукоятку кольта, девушка круговым движением отодвинула рукоятку от бедра и снова вернула её в исходное положение. Проделав это движение несколько раз и заставляя покручивающийся вокруг оси револьвер извлекать из кожи лёгкое, но весьма многозначительное поскрипывание, она тихо добавила к этому и без того убедительному звуку:
– Пикнешь – заставлю проглотить.
Больше не обращая на толстяка внимание, она на правилась к магазину. Пятясь вслед за ней, Генри успокоительным жестом вскинул в сторону толстяка ладонь, сказал, не в силах преодолеть растерянность в голосе:
– Простите, мистер…
Заплёлся ногами, едва не упал и, развернувшись, перешёл на бег, догоняя Луиситу.
Возмущение от встречи с художником ещё не угасло, и Луисита ворвалась в магазин с таким видом, что ей можно было бы и не выхватывать револьвер, – одних возмущённо раздувающихся ноздрей достаточно было, чтобы убедить лавочника и посетителей в серьёзности её намерений.
– Руки к потолку! – крикнула она таким голосом, что вбежавший следом за ней Генри, испуганно вскинул вверх руки. – Мне нужен рис, бобы, мука, соль, спички, кофе, – громко и отчётливо чеканила слова Луисита, шагая мимо прилавка, оглядывая товары и продолжая при этом держать на мушке вмиг взопревшего лавочника.
Посетителями были пожилой болезненного вида мужчина, не первой молодости дама и молоденькая девушка. Они так послушно вскинули руки, что Луисита безбоязненно повернулась к ним спиной.
– Эй, гринго, опусти руки, – крикнула она Генри. – Возьми два дробовика, пару винчестеров и побольше патронов. Смотри калибры не перепутай.
В словах девушки была такая властность, что молодой человек без лишних слов бросился выполнять приказание несмотря на то, что был в ужасе от своих действий.