Армадэль. Том 2
Шрифт:
Постель? Если бы десяти лет как не бывало и если бы я вышла за Мидуинтера по любви, я, может быть, теперь, прежде чем лечь в постель, зашла бы на цыпочках в детскую взглянуть, спокойно ли спят мои дети в их колыбельках. Желала бы я знать, любила бы я моих детей, если бы они у меня были? Может да, может нет. Это все равно.
Вторник, десять часов утра. Кто изобрёл лаудан? Я благодарю его от всего сердца, кто бы он ни был. Если бы сошлись все несчастные страдальцы душой и телом, которых он успокоил, пропеть ему похвалу, какой бы это был хор! Я имела шесть восхитительных часов забвения, я проснулась со спокойной душой, я написала чудесное письмецо Мидуинтеру, я выпила прекрасную чашку чая с истинным наслаждением, я прохлаждалась за утренним туалетом с необыкновенным чувством облегчения — и все это при помощи маленькой скляночки капель, которую я вижу в эту минуту на камине моей спальни. Капли, вы чудо как хороши! Если я не люблю ничего другого, то люблю вас.
Моё письмо к Мидуинтеру было послано по почте, и я велела ему отвечать мне таким же образом.
Я не беспокоюсь насчёт его ответа, он может отвечать только однозначно. Я просила время подумать, потому что мои семейные обстоятельства требуют соображения ради его интересов точно так же, как и моих. Я обещала сказать ему, какие это обстоятельства (желала бы я знать, что я ему скажу?) при следующем нашем свидании, и просила его пока держать в тайне все случившееся между нами. Л что он будет делать в тот промежуток, когда я буду соображать, я оставляю на его собственное решение, только напоминаю ему, что в нашем настоящем положении, если он останется в Торп-Эмброзе, то это может повести к расспросам о его причинах, и что если он будет пытаться видеться со мною (пока о наших отношениях нельзя открыто объявить), то это может повредить моей репутации. Я предложила писать к нему, если он пожелает, и кончила обещанием сделать срок нашей вынужденной разлуки таким коротким, как только могу.
Это простое, непринуждённое письмо, которое я написала ему вчера вечером, имеет один недостаток, я это знаю. Оно, конечно, удаляет его, пока я закидываю сети и ловлю золотую рыбку в большом доме во второй раз, но оно также приближает неприятный день объяснения с Мидуинтером, если это мне удастся. Как мне с ним справиться? Что мне делать? Я должна бы взглянуть на эти два вопроса так смело, как обыкновенно, но моё мужество изменяет мне, и мне не хочется решать это затруднение до тех пор, пока не наступит время и когда оно должно быть решено. Признаться мне моему дневнику, что мне жаль Мидуинтера и что мне неприятно думать о том дне, когда он услышит, что я стала хозяйкой в большом доме?
Но я ещё не хозяйка и не могу сделать шага по направлению к большому дому, пока не получу ответа на моё письмо и пока не узнаю, что Мидуинтер не будет мне мешать. Терпение! Терпение! Я должна забыться за моим фортепьяно. Вот «Лунная соната» разложена на пюпитре и притягивает меня. Желала бы я знать, хватит ли у меня сил сыграть её или она заставит меня задрожать от непонятного страха, как недавно?
Пять часов. Я получила его ответ. Малейшая моя просьба для него — приказание. Он уехал и посылает мне свой лондонский адрес. «Две причины, — пишет он, — помогают мне примириться с разлукой с вами. Первая та, что вы этого желаете и что это не надолго; вторая — что, мне кажется, я могу устроиться на службу в Лондоне, чтобы увеличить своими трудами мой доход. Я никогда не желал богатства для себя, но вы не знаете, как я начинаю уже ценить изысканную роскошь, которую деньги могут принести моей жене». Бедняжка! Я почти жалею, зачем писала к нему таким образом; я почти жалею, что не прогнала его от меня совсем.
Представляю себе, если бы матушка Ольдершо увидела эту страницу в моём дневнике! Я получила от неё письмо сегодня утром, письмо, напоминающее о моих обязательствах и сообщающее, что она подозревает, что всё пошло дурно. Пусть себе подозревает, я не стану трудиться отвечать ей, я не хочу позволить этой негодной старухе надоедать мне в моём теперешнем положении.
День прекрасный: мне нужно прогуляться, я не должна думать о Мидуинтере. Не надеть ли мне шляпку и сделать визит к большому дому? Все клонится в мою пользу. Шпион не преследует меня, и никакой стряпчий не помешает мне на этот раз. Довольно ли я хороша сегодня? Ну да, довольно хороша, чтобы победить маленькую, неуклюжую, веснушчатую девочку, которой следовало бы ещё сидеть на скамье в школе и быть привязанной к доске, чтоб выпрямить её сгорбленные плечи.
Детство так и слышится во всём, что они лепечут.
Кроме того, от них всегда пахнет хлебом с маслом!
Как восхитительно Байрон описал этих девочек!
Восемь часов. Я только что вернулась из дома Армадэля. Я видела его, говорила с ним, и итог всего этого можно выразить в двух простых словах: мне не удалось. Столько же вероятности для меня стать миссис Армадэль Торп-Эмброзской, сколько английской королевой.
Написать Ольдершо? Возвратиться в Лондон? Нет, прежде надо подумать немножко. Нет, ещё не теперь.
Дайте мне подумать. Я потерпела полную неудачу — неудачу при всех обстоятельствах, склонявшихся в пользу успеха. Я поймала его одного на дорожке перед домом: он чрезвычайно смутился, но в то же время был совершенно готов выслушать меня. Я пробовала тронуть его сначала спокойно, потом со слезами и тому подобным. Я взяла на себя роль бедной, невинной женщины, которую он оскорбил. Я сконфузила, я заинтересовала, я убедила его. Я заговорила с таким чувством о его разлуке с другом, разлуке, которой я была невинной причиной, что заставило его противное, румяное лицо страшно побледнеть и просить меня, наконец, не огорчать его. Но какие бы другие чувства ни возбудила я в нём, я не пробудила его прежние чувства ко мне: я видела это по его глазам, когда он смотрел на меня; я чувствовала это по его пальцам, когда он пожимал мне руку. Мы расстались друзьями, но не более.
Разве для этого, мисс Мильрой, устояла я от искушения, когда знала, что вы каждое утро гуляете в парке? Я упустила время и позволила вам занять моё место в расположении Армадэля, упустила! Я никогда ещё не сопротивлялась искушению, не пострадав за это каким бы то ни было образом. Если бы я последовала моим первым мыслям в тот день, когда я простилась с вами, молодая девица… Хорошо, хорошо! Теперь это всё равно. Передо мною будущее; вы ещё не миссис Армадэль, и я скажу вам ещё одно: на ком ни женился бы он, он никогда не женится на вас. Если я не отплачу вам другим образом, верьте мне, что бы там ни вышло, а я отплачу вам в этом!
К удивлению моему, я не взбешена. В последний раз, когда я была в таком спокойном состоянии при серьёзной неудаче, из этого вышло что-то, чего я не смею написать даже в моём собственном дневнике. Я не стану удивляться, если и теперь из этого выйдет что-нибудь.
Возвращаясь назад, я зашла в квартиру Бэшуда в городе. Его не было дома, и я оставила записку, в которой велела ему прийти поговорить со мной вечером. Я намерена освободить его от обязанности подсматривать за Армадэлем и мисс Мильрой. Я ещё не придумала способ разрушить её надежды в Торп-Эмброзе так, как она разрушила мои. Но когда наступит время и я придумаю — не знаю, до чего доведёт меня оскорблённое чувство — и тогда, может быть, неудобно, а может быть, и опасно иметь поверенным такую мокрую курицу, как Бэшуд.
Я подозреваю, что более расстроена всем этим, чем предполагала. История Мидуинтера опять начинает преследовать меня без всякого к тому повода.
Тихий, торопливый стук в дверь с улицы! Я знаю, кто это. Только рука старого Бэшуда может стучать таким образом.
Девять часов. Я только что отвязалась от него. Он удивил меня, явившись в расстроенном виде.
Оказалось (хотя я его не приметила), он был в большом доме, пока я гуляла с Армадэлем, и видел, как мы разговаривали на дорожке, а позже слышал, что говорили слуги, которые также видели нас. Мудрое мнение в людской состоит в том, что «мы помирились» и что господин их, вероятно, всё-таки женится на мне. «Он влюблён в её рыжие волосы» — вот какое изящное выражение употребили на кухне. «Барышня не сможет сравниться с ней, и худо придётся барышне». Как я ненавижу грубые привычки низкого класса!