Армагеддон был вчера
Шрифт:
Очнулся я под кучей трупов соратников и врагов. Выбрался и обнаружил, что почти невредим. Физически. В сердце же вошла и поселилась ужасная боль. Вся моя армия погибла. Как погиб и весь мир, что я знал прежде.
И тогда я поклялся дойти до Него и узнать, в чём же мы виноваты, и почему всё это произошло.
И вот сейчас я стою и смотрю, как перепачканное грязью и кровью пернатое существо хмуро уставилось на меня из воды. Его качает, и оно в любой момент готово рухнуть снизу вверх мне навстречу. Крыло волочится и отказывается сгибаться. Даже после Первой битвы я не был так изранен и подавлен. Старею, наверное. Дряхлый ангел.
Я оторвал от балахона полоску и, превозмогая боль, привязал крыло к спине. Неподалеку валялось распростертое тело. Из груди торчала рукоять небесного меча. Что ж, по крайней мере, я вооружён и могу идти.
Да, теперь мы все здесь смертны. И если не перебьём друг друга, то умрём от старости, а, умерев, исчезнем. А что же будет с нашим миром? Боже, ты лишил нас бессмертия и величия, но оставил связь с Тобой. Я знаю, где Ты. Я приду к Тебе, и спрошу…
Впереди показался на редкость хорошо сохранившийся храм. Судя по куполам – православный. Некогда возвышенное и красивое здание стояло теперь угрюмым и заброшенным. Купола зияют провалами, а одного вовсе нет. И всё же что-то в нём особенное чувствуется.
Внезапно заныло крыло. Сползла повязка, и открылась рана. Мне нужно перевести дух. Шатающейся походкой я поплёлся к дверям.
Скрип ржавых петель взрезал тишину. Я вздрогнул. На пороге стоял человек в одеянии монаха-бенидиктинца. В его глазах в странном переплетении застыли удивление, страх и сострадание.
– Архангел!.. Откуда ты? Я думал, вы все погибли! – голос его прерывался и дрожал.
– Так… и есть… Я – последний, – слова вылетали с хрипами из пересохшего горла. Монах подбежал и подхватил под руки. Я почувствовал, что снова проваливаюсь в спасительную тьму.
Раньше нам не нужно было ни сна, ни еды. Но теперь мы познали все радости мира живых. Я размышлял об этом, очнувшись после долгой горячки.
Дверь скрипнула. Монах осторожно заглянул, потом исчез и снова появился с тарелкой исходящей паром мутной жидкости.
– Наконец ты очнулся. Я уж было подумал…
– Ничего, бывало и похуже, – сказал я, хотя похуже бывало вряд ли. Жидкость оказалась безвкусной, но своё дело сделала. Терзающий голод ушёл. Я попытался приподняться, и, как ни странно, это удалось. Хотя острая боль продолжала терзать крыло. Она слилась с той, что засела глубоко в груди.
– Почему? Зачем Он это делает?!
– Я тоже много над этим думал, – голос монаха был спокойным и рассудительным. – Думал и, кажется, понял… Пойдём, ты должен на это взглянуть.
Он подставил плечо. Но я чувствовал, что могу обойтись без посторонней
помощи. Монах проскользнул вперёд, юркий, как церковная мышь. Надеясь на ответ, так мучивший меня, я последовал за ним.
Блики проплывающих мимо факелов играли на лысине бенедиктинца. Голова его, похоже, не нуждалась в соответствующем обривании, а лысела сама собой, будто угадывая сан хозяина. Широкий лоб и проницательные глаза выдавали острый ум. Кожа на лице собиралась в редкие, но глубокие морщины.
Никак не могу привыкнуть к лицам стариков, хотя сам уже почти старик.
– Что ты здесь делаешь? Ведь православные для вас чуть ли не враги. Хотя я никогда не понимал этой глупой вражды.
– Бог един, и все мы его дети. Я тоже не разделял взглядов отцов церквей, готовых убить за то, сколькими пальцами креститься, – в голосе старика появилось осуждение.
– Почему ты не исчез?
–Когда все исчезли, я всё боялся, что тоже пропаду. Но случилосьн аоборот – я стал снова живым. А потом пришли эти чудовища и стали всё разрушать. Мне удалось убежать, – в глазах его, в неверном свете факелов отразилась глубокая печаль. – Я скрывался и прятался, пока не нашёл уцелевшую церковь… и это… внизу…
Мы начали спускаться. Внезапно цепочка факелов оборвалась. Но впереди я вдруг увидел слабое свечение. Сердце радостно забилось. В таком свете проходило всё моё детство. Тогда он был повсюду, но никто его не замечал. Я боялся поверить.
– Этот свет… это… он?! – волна почти детского восторга охватила меня, а в груди проснулось что-то давно забытое и щемящее сердце.
– Ты узнаешь, но боюсь, тебе это не понравится… – монах отводил глаза, будто собирался сказать что-то неприятное в этом прекрасном и так знакомом мне свете счастья. Я ускорил шаг и почти влетел в небольшой арочный зал. В центре, прямо из каменных плит било голубовато-белое свечение. Да, это оно. Я вошёл в него, и слился с ним. Охватила давно позабытая лёгкость. Исчезли боль и тяжесть. Свет и счастье наполнили меня…
Но тупая неизлечимая боль, продолжавшая сидеть где-то в самом дальнем уголке, заставила вернуться к реальности.
Я спросил человека:
– О чём ты говоришь?
– Тебе трудно будет это понять и принять…
– Говори!
– Ты, как и весь этот мир, – всего лишь иллюзия, сон. Да, да! Всего лишь отражение другого мира. Мира живых. Не будь их – не было бы и вас. Вы зависите от них, вы – их слуги.
– Как ты можешь такое говорить, старик?! Даже сейчас, во времена Хаоса, ни один человек не может сравниться ни с ангелом, ни даже с самым захудалым бесом! Разве может кто-то, подобно Творцу, создать целый мир, и тем более населить его существами выше, прекраснее, или, хотя бы сильнее себя?
Ты противоречишь себе, старик.
– Постарайся понять. Ваши миры нужны были им, чтобы отправлять в них свои души. А чтобы они, эти миры, не были пустыми, туда поселили вас.
– Но я видел. Видел, как они смотрели на меня. Как на невероятное чудо, Божье откровение.
– Человеку свойственно создавать себе кумиров. Что-то, что выше, чем он сам. Поверь, я сам был человеком, но давно уже стал частью этого мира, потому и не исчез. А то, что происходит сейчас… Похожее уже было однажды. Вы сменили тогда языческих богов. Многие из них согласились стать одними из вас. Даже бог войны. Но тогда всё просто изменилось. А сейчас… остались только жалкие источники, приходящие от них. Как вот этот, скорее всего, из какой-нибудь церквушки в лесной глуши. Но скоро и эти источники иссякнут. А что будет потом, я боюсь даже представить…
Он продолжал ещё что-то говорить, но я не слушал. Боль внутри расширилась. Я бросился к выходу. Перед глазами замелькали ступени, а факелы слились в сплошную желтую полосу. Но что-то важное осталось там внизу. Будто я вырвал часть себя и оставил лежать там, на каменных плитах. Нет, это не может быть правдой. Безумный монах всё придумал. Так не может быть! Я должен дойти до Него. Должен.
Холодный ветер забил лёгкие. После чудесного света от ран и усталости не осталось и следа. Крылья вновь легко взметнули сильное тело. И в несколько взмахов я был уже далеко от этого чудесного, и вместе с тем ужасного места.