Аромат крови
Шрифт:
– Вам не попадались обои ярко-красного цвета с крупными цветами?
– Самая модная расцветка уже второй сезон. Называется «Помпеи». Там в краску мышьяк добавляется, чтобы получить особо яркий оттенок, который так нравится публике. Слышал мнения, что при высыхании этих обоев мышьяк выпадает пылью, и, если им дышать постоянно, можно отравиться. То есть эти обои не очень рекомендуются для жилых комнат. Разговоров много, но реальные случаи мне не попадались. А вам зачем? Наших барышень мышьяком не пичкали.
Родион
– Мелочь, не важно.
Но Лебедева на этом не проведешь.
– Ох, темните, ох, жулик… Иголку нашли?
Пришлось сознаться в полном провале.
– Позвольте вопрос не по делу? – добавил юный чиновник.
– Для вас – что угодно. Валяйте!
– Как думаете: красота не знает справедливости?
Эксперт озабоченно нахмурился:
– Нет, коллега, пора вам срочно к девицам. От голода и воздержания совсем свихнетесь. А в святые вас точно не возьмут… Ну и меня заодно.
– Мне необходимо подкрепить одно логическое звено…
– Разве звено… – Аполлон Григорьевич приятно улыбнулся, что предвещало недоброе. – Другой мой, когда же поймете: красота – это высшая форма биологического гниения. Смотрите на красивую женщину как на ходячий труп, который поддерживают мази и притирания. Мумию в мехах. Как глянете, так сразу легче станет. Говорю вам как анатом. И хватит об этом. Женщин надо не изучать, а любить. Куда приятней!
Как бывает среди настоящих мужчин, разговор кончился внезапно. Логика запустила свое веретено с новой силой, а великий криминалист слегка разомлел, видно, и правда устал. Да и что за работа: трупы вскрывай, следы выискивай. Сущий ад.
Тут, как в сказке, скрипнула дверь, и приемное отделение пересек высокий цилиндр, из-под которого торчали тараканьи усы и угадывался их владелец.
– О! Волшебник прилетел! – закричал Лебедев самым несносным образом. – Иллюзионист и престидижитатор!
Не обращая внимания на всяких личностей, великий фокусник проследовал к чиновнику полиции, снял цилиндр, как перед публикой, и глубоко поклонился. Театральные привычки что клопы – если въелись, ни за что не вывести.
Ванзаров скромно поздоровался, а Лебедев нагло похлопал в ладоши и спросил:
– Как охота на вампиров? Колья, чеснок, серебряные пули еще не перевелись?
Не удостоив вниманием вызывающую личность, Орсини обратился к серьезному чиновнику:
– У меня для вас новость…
– Нет, Дмитрий Иванович, это у меня для вас новость, – сказал Родион.
– Вот как? Любопытно…
– Хорошо, что сами пришли сдаться. Наряд за вами посылать не надо.
– Какой наряд? – не понял фокусник. Для него это слово значило только «сценический костюм».
– Наряд стражи, чтобы доставили вас под арестом в камеру.
– Под арестом? В камеру? – от испуга Орсини перенял манеру своего ассистента повторять. – За что в камеру?
Нацелив
– Где вы были сегодня между половиной четвертого и половиной пятого?
– Где я был? В гримерной был… Готовился к вечернему выступлению…
– Значит, вас никто не видел.
– Сданко видел, заходил, спрашивал, как будем представление показывать без Вероники… Да что такое?
– Врет! – строго и беспощадно заявил Лебедев. – Фокусы и увертки!
– Ваш ассистент не может считаться свидетелем, заслуживающим доверия, – согласился Ванзаров. – У вас нет алиби на этот час. Исходя из этого, я принимаю решение вас арестовать.
– В камеру засадить, на ключ запереть! – радостно добавил Аполлон Григорьевич.
Дмитрий Иванович слабо охнул, что означало: «Да за что такая напасть?»
– Вы обвиняетесь в жестоком убийстве двух барышень, произведенном с большим коварством, – сообщил Родион. – Куда дели кровь невинных жертв?
– Это безумие! Этого не может быть! Какие барышни?
– Известная вам госпожа Лихачева и госпожа Изжегова.
– Я?!! – вскричал Орсини. – Я убил Вику? Какая дикость, а еще подумал, что вы… Постойте… Вы сказали, что… Ольгу Ивановну убили? О боже!
Родион подтвердил суровым молчанием. Прямо-таки прокурорским.
Между тем Орсини выронил цилиндр из ослабевшей руки и предался отчаянию со всеми красками театрального человека. Ванзаров терпеливо ждал. А Лебедев получал несказанное удовольствие. Насытившись стонами, слезами и стенанием, Толстиков обратил заплаканное лицо к представителю закона:
– Это такое горе! Бедная девочка! Как вы могли подумать, что я…
– Но вы же постоянно врете!
– Да в чем же?
– Во-первых, что не знаете госпожу Агапову, а сами дали ей призрака убить. Было?
– Ну, простите старика, – Орсини совсем сник. – Не мог сказать, что подставку в номере использую. Стоит узнать публике – конец карьере. А Клавдия Васильевна сама просилась… Уж лучше было согласиться, чем терпеть ее требования. Такая неприятная личность. Что захочет, из кишок достанет. Не знаете, какой она гадкой может быть.
Это объяснение устраивало логику. Воплощение закона немного смягчилось:
– Почему врали про Веронику? Легкость ее нравов хорошо известна полиции. А еще в конкурс красавиц устроили. Для чего?
Дмитрий Иванович посмотрел с таким мучением, что Родиону стало не по себе. Не надо слов, чтобы понять: девушке смущение было незнакомо, соглашалась исполнять любые прихоти. А с некоторыми фантазиями в публичный дом не пойдешь. Да и нельзя известной персоне явиться в дом терпимости – слава пойдет, публика возмутится. А тут все под рукой. Видно, прихоти были такого особо мерзкого свойства, какие вырастают у маленьких мужчин. Осуждать нельзя, но и понять трудно.