Артамошка Лузин
Шрифт:
— То кости святого духа, что на Черном озере кричит «кря-кря»!
— Шш!.. — зашипели в страхе отшельники. — Уведите отрока!
— Быть беде! Сгинешь, отрок, — иссушит тебя старец в былинку, напустит злые болезни… Кайся! — бормотали отшельники.
— Зачем врали, что не ест земной пищи старец? А кости? — смеялся Артамошка.
— Ослушник окаянный! Зачем на старца праведного издевки кладешь? Отколь приполз, змееныш? — закричал рыжий мужик.
— Гони его! — замахали посохами отшельники.
Старец буравил глазом толпу и, постучав посохом о землю, скрипучим голосом сказал, показывая на стоящих в стороне Чалыка и Артамошку:
— Вижу дьявольских выкормков! Чую черных кровей змеенышей, осквернителей святого нашего стана.
Старец заплакал. Отшельники уставились на Чалыка и Артамошку. Старец поднял посох и бросился на Артамошку и Чалыка.
Артамошка вскинул пищаль. Филимон подбежал к Артамошке, вцепился в его рыжие волосы:
— Не балуй, озорник! — И, обращаясь к ватажникам, приказал: — Не дело надумали. Боговых людишек разобидели! Расходись по кораблям.
Ватажники нехотя потянулись к берегу.
Старец стоял, опершись на пенек, и тупо смотрел на Филимона. Грудь у старца была голая, на медной цепочке висела маленькая иконка. Он взял ее желтыми пальцами, поднес к губам, потом перекрестился и спросил:
— Куда бредете, грешники?
— Куда бог укажет.
— Шатунов лесных, разбойных бог проклял и отвернулся…
— Бог грешных милует. Филимоном Лузиным прозываюсь, вольных людей веду в Иркутский городок, тороплюсь царю на подмогу… Укажи, старец, ближние пути.
— Путь человека по звезде вечерней к праведному покою, к могиле холодной, иного нет и не ищи, грешник… А царя не поминай, он разбойных людишек не милует…
Старец стукнул посохом о землю и пошел в свою пещеру.
Догорали на берегу последние костры, отплывали ватажники в последний путь. До Иркутского острога оставалось плыть не более пяти дней.
А тем временем в пещере старца зажглась свеча. Перед старцем стоял на коленях перепуганный мужик-отшельник, которого в лесу поймал Артамошка, а Филимон дал мешок соли.
Старец смотрел тусклыми-глазами:
— Кайся, грешник окаянный… Душу свою опоганил, бога прогневал… Говори, что видел, что слышал?
— Дощаные кораблики…
— Сколько?
— Пять.
— А разбойных людей много ли видел?
— Не считал: может, сто, а может, меньше…
Старец мужика отпустил поздно — допрашивал долго; в пещеру вызвал гонца. Наказывал гонцу так:
— Добежишь, сыне, до Вертун-камня, там река большой кривун делает, ты же беги прямиком. Добежишь до Белого хребта, пойдет река той горе в обход, ты же, сыне, беги через тот хребет. Так живой рукой, без малого в два дня, прибудешь в Иркутск.
Старец поправил пальцами пламя свечи, оглянулся по сторонам совиным глазом и зашамкал над самым ухом гонца:
— Иди, сыне, к воеводскому попу и говори, только ему в ухо говори, тайно; плывут по реке Ангаре на стружках дощаных воры и разбойники, в атаманах у них Филимон Лузин.
Долго шептал на ухо старец, потом закашлял. Свеча потухла. Гонец быстро вышел из землянки, направился по узкой тропинке, которая вилась по крутому склону горы. Спешил он в Иркутский острог с тайной вестью от старца-отшельника, бежал коротким путем, чтоб опередить корабли Филимона.
Воля!
Иркутский острог находился в осаде. Подошла монгольская рать во главе с Эрдени-Нойон. Завязались жаркие схватки. Казаки отступили, закрылись в городке.
Иркутский воевода, подсчитав запасы огненного и холодного снаряжения, перепугался: воевать было нечем. Паника обуяла казаков и жителей городка.
В это время с шатра северной башни дозорный казак заметил темное пятно. «Кому бы это быть?» — думал казак. Пятно приближалось, и вскоре казак через посланца сообщил воеводе, что к стене крадется человек.
Казаки-доглядчики передали:
— Ползет человек с пустыми руками, даже лука за спиной не имеет.
— Чудно — встревожился воевода и сам полез на башню.
Воевода приказал не допускать того неведомого человека ближе падения стрелы. Человек заметил людей на шатре, быстро сдернул шапку, перекрестился.
— Крещен! — в один голос прошептали и воевода и казаки.
Человек помахал белой тряпкой, и его допустили подойти к стене.
— Кто? — спросил воевода.
— Гонец с превеликой тайной!
— Завязать глаза, впустить в городок.
Казаки привели полунагого, бледного человека. Он дышал тяжело, настойчиво требовал воеводского попа. Попа отыскали. Он вошел, размахивая длинными рукавами засаленной рясы, оглядел посланца.
— Откуда, крещеная душа?
Гонец склонился к самому уху и, шлепая обветренными губами, прошептал:
— От старца-отшельника, от праведного Симеона.
— Говори.
— Молитвы старца и его помощников до бога дошли…
— Дошли?
— Дошли, — повторил гонец.
— Как же это сказалось? — засуетился поп.
Гонец провел высохшей рукой по лицу, закашлялся. Поп переждал. Гонец заговорил тихо:
— Поведал нам старец, что беседовал он с самой матерью божьей, и она ответила ему: «Пришло время, души ваши сподобились рая, оставляйте грешницу-землю торопясь». Теперь все, однако, умерли, а только я… — И гонец зажал голову руками.
Оба помолчали. Гонец вздохнул:
— Умирая, старец Симеон просил исполнить последний земной его завет. Дозволь исполнить.