Артефакт. Ритуал на крови
Шрифт:
* * *
После разговора с Дэвидом я обошёл почти всю территорию, присматриваясь к стоящим там и тут постройкам и мысленно составляя карту. Заняло это немало времени и пообедать не получилось, зато ужинал я у себя в комнате. И ещё пару раз перечитал тетрадь, внимательно разбирая каждое слово, запоминая всё, что могло пригодиться. Особенно меня зацепила строчка: «И висел на его груди камень. И поклонялись все ему. И жила душа в нём, как в саду Господнем…» Она крутилась в голове, не давая забыть себя, словно я что-то не понимал, не видел.
А потом, когда за окном начались сумерки, и я зажёг свечу — новую, появившуюся здесь в моё отсутствие, — снова раздался стук.
— Войдите, — произнёс я, понимая, что вот оно, началось.
В дверь вошёл послушник в сером балахоне.
— Отец Этельверд ждёт вас, господин. — Голос принадлежал тому, с кем аббат разговаривал ночью.
Я поднялся и взял уже приготовленную накидку. Ту самую, в которой попал в этот мир. Если сегодня вернусь, хотелось бы отдать её хозяину.
— Я готов.
Почти оглушительная тишина давила, не позволяя расслабиться ни на секунду, и только хруст мелкого гравия под подошвами сапог давал знать, что мир вокруг настоящий. И я — настоящий. И идущий рядом со мной человек в балахоне…
Налетел ветер, срывая с него капюшон, и в колеблющемся свете факела я увидел обычного мужчину лет тридцати, с залысинами и тёмными тенями под усталыми глазами. Ничего такого, что могло бы помочь распознать в нём убийцу. С другой стороны, а что могло бы помочь распознать убийцу во мне? На моей совести не одна загубленная душа, и, если положить руку на сердце, могу ли я с уверенностью сказать, что все они заслужили смерть? Нет. Не могу. И даже то, что это была моя работа, не может служить оправданием.
Когда мы подошли к пристройке, мой сопровождающий остановился и повернулся ко мне.
— Отец Этельверд будет позже. Вам сейчас дадут одеяние, нужно в него облачится. Дальше просто следуйте тому, что делаю я. И молчите, если вас не просят что-то сказать. — Дождавшись моего кивка, он добавил: — Идёмте, — и открыл дверь.
Балахон, который мне выдали, оказался белым настолько, что в нём почти как в зеркале, отражалось пламя горящих вокруг свечей. Одев его поверх накидки, я повёл плечами, привыкая и понимая, что он не мешает двигаться. Что ж, это хорошо. Очень хорошо.
Неф, в который мы прошли сейчас, походил на утренний только размерами и колоннами, всё остальное словно сошло со страниц книг о тайных обществах и сектах. Скамьи и престол убрали, алтарь перенесли в центр, поставив рядом с ним деревянный стол с несколькими чашами, кувшином и двумя обоюдоострыми ножами. Крест с Иисусом со стены пропал, как и другие свидетельства о том, что мы находимся в католической церкви.
Следуя указаниям, я встал между двумя послушниками, так, что все мы образовали неполный круг. Неполный, потому что нас здесь было десять, а должно было быть двенадцать. Почему? Только я задал себе этот вопрос, как он решился. Через главные двери вошли ещё двое, неся каждый на руках по одному человеку.
Это были девушки. Близняшки. Рыжие, белокожие и полностью обнажённые. Глаза их оказались закрыты, и складывалось ощущение, что они просто спят. Быть может, так оно и было — проверить я не мог. А ещё я не мог позволить, чтобы их убили. А Марта… Наверняка Ху ей всё расскажет, и она поймёт. И согласится с моим выбором.
Девушек уложили на алтарь — прямо на голый мрамор, которым тот был покрыт. И круг замкнулся. Чтобы разомкнуться, пропуская внутрь Этельверда. В таких же, как и у всех присутствующих белых одеждах.
Он прошёл в изголовье алтаря, осмотрел стол, кивнул и обернулся, оглядывая всех присутствующих. Отличить одного от другого он вряд ли мог — мы здесь сейчас были словно один размножившийся в двенадцати копиях человек со скрытым глубоким капюшоном лицом.
— Братья, — заговорил аббат, — сегодня тот день, когда благодаря воле Господа нашего свершится то, к чему мы шли столько лет. Сегодня он ниспошлёт на нас чудо, и мы станем свидетелями благости его и силы его.
Он замолчал, и все глубоко выдохнули. И я тоже, поняв, что всё это время стоял, затаив дыхание.
— Бессмертие — это дар, который не каждому даётся, — продолжил Этельверд тем самым «утренним» голосом, — и сегодня мы получим его.
Мы? То есть все здесь присутствующие думают, что ритуал проводится для каждого, а не только для аббата? Вот же сволочь! А если бы они знали, что его получит только он?
Я почувствовал, как сердце забилось, разгоняя по крови выплеснувшийся в неё адреналин, и хотел рвануться к нему, как увидел, что Этельверд взял в руки кувшин.
— Выпьем же этот напиток во славу Господа нашего! — произнёс он и сделал глоток, а после подал ближайшему к нему послушнику. Тот тоже сделал глоток и передал следующему.
Я был третьим и понял, что происходит, только когда мои ноги и руки онемели, не давая пошевелить даже пальцем. Значит, так… И вариантов у меня нет. Я не смогу помешать убийству, мне придётся смотреть…
Аббат забрал кувшин у последнего послушника, поставил его на стол и снова обернулся, оглядывая всех нас. Мы стояли, словно застывшие в белом мраморе статуи. Не шевелясь, почти не дыша.
Глядя на то, как Этельверд берёт в руки нож, я решил: пусть так. Пусть я сейчас не могу ничего сделать, но как только освобожусь, я решу проблему, и бессмертие не будет этому препятствием. А он взял со стола чашу, подошёл к одной из девушек, и сделал надрез вдоль её предплечья. Алые капли забрызгали его одеяния, но аббат не обратил на это никакого внимания. Он подставил чашу под руку так, чтобы кровь стекала в неё. После проделал то же самое с другой девушкой, заменив нож и взяв вторую чашу.
Когда обе чаши наполнились, он поставил их в изголовье одной из девушек и что-то зашептал над ними. Слов я не слышал, но был уверен, что они те самые, о которых было написано в тетради. Правильные.
Закончив, он взял третью — бoльшую — чашу и перелил заговорённую кровь в неё. Макнул в красное палец, провёл им по губам, а после поднял и выпил… И свалился на пол перед алтарём…
Я почувствовал, как артефакт на моей груди раскаляется, превращаясь в источник невыносимого жара, и почти вживую услышал стучащее в голове набатом: «И висел на его груди камень. И поклонялись все ему. И жила душа в нём, как в саду Господнем…»