Артековский закал
Шрифт:
Кто-то хихикнул. Гурий Григорьевич не выдержал:
— Ты что, Вася, без девушек — ни на шаг?
По рядам покатился смех.
— Ты уж брат потерпи немного. А если уж всерьёз, то я тебе скажу, Макеев: нужно быть вежливым и внимательным к девушкам, быть всегда рыцарем, защищать их от всего нехорошего. А ты видишь, куда загнул — дрова рубить! Ну, и шутник же ты!
— А почему же им белоручками расти? — не отступал Вася.
— Достаточно, Макеев! Перестань! Не переводи времени людям и себе и не подводи своих ребят, не то — возьмут они тебя в руки, штанишки снимут и кнутиком отстегают хорошенько, —
Началась трудовая вахта в котельной. Днём там стучали топоры, пели острые пилы, вырастала куча поленьев. Дежурный по котельной «шуровал» котлы, чтобы стрелка манометра была на нужном делении.
Пилить дрова было из чего. Ещё осенью с ближних горных склонов ребята сплавляли брёвна осин, ёлок, берёз. Возле котельной речка делала изгиб, и в этом месте была сделана гать, здесь сплавляемые стволы задерживались, их быстро цепляли крючками и вытаскивали на берег.
В один осенний день комсомольцы старшего поколения заканчивали очередной «улов», как вдруг пошёл дождь.
— Побежали прятаться!
— Давайте лучше закончим!
— Взялись дружнее! Подходите все!
— Давай нажми! Р-раз! Взяли! Ещё раз! Дружнее!
А дождь усиливался, ветер хлестал по лицу, холодная вода струилась за воротник и ручейками бежала по спине.
— Ребята, ещё пара деревяшек и капут!
Но достать их баграми было не так то легко. Взобравшись на крайнее бревно, которое одним концом лежало на берегу, мы с Беней старались изо всех сил зацепить за сук следующее бревно, струдом нам это удалось и мы его вытащили. Осталось ещё одно. Мы старались что есть мочи, но ствол зацепился и никак не хотел двигаться. Наши багры вцепились в намокшее дерево, мы силились сорвать его с мёртвой точки. И вдруг, бревно, на котором мы стояли, сделало оборот в воде, и мы оба не удержали равновесие и шлёпнулись в воду. Здесь было неглубоко, но вымокли мы капитально. На берегу вылили воду из сапог, отпустили пару слов непокорившемуся бревну и, махнув рукой, побежали к корпусу. Нас уже ожидала Анфиса Васильевна.
— Быстро раздевайтесь! — тоном, не допускающим возражений, приказала она.
— Да ничего, Анфиса Васильевна, мы как-нибудь обсохнем!
— Да вы представляете, что ваше медленное «как-нибудь» может иметь самые трагические последствия — приведёт к серьёзному заболеванию! Бегом раздевайтесь!
Пришлось подчиниться. Еле постягивали с себя мокрую одежду, остались в одних трусах. Анфиса Васильевна вытерла каждого спиртом и уложила в постель. Тело разогрелось, лежать было приятно, и вскоре ребят покорил всемогущий сон.
Начался декабрь месяц.
По радио торжественный голос Левитана сообщал об окружении большой группировки фашистских войск под Сталинградом.
Настроение артековцев было прекрасное. Каждый представлял город на Волге, по улицам которого совсем недавно они свободно ходили, посещали госпитали с концертами, провожали ежедневно эшелон танков на фронт. Представить город в руинах мы, конечно, не могли. Не верилось, что за истекший год от красавца-города остались одни развалины, дымящиеся пожарища. Особенно радовалась Роза Игольникова. Здесь, на Алтае она была с нами. Когда Артек эвакуировался на Алтай, Роза устроилась медсестрой в лагере и приехала в Белокуриху,
— Хочется домой, — задумчиво говорила она. — Неужели ничего не осталось от города? — беспокоилась девушка.
— Не может такого быть! — уверяли мы её.
Нам тоже не хотелось верить, что город на Волге превращён в кучи камня и битого кирпича, покореженного металла.
— После войны, Роза, мы ещё спляшем в нашем родном Сталинграде! Танец победы спляшем!
— Спасибо, друзья! Как хорошо, что я встретила вас! — и её задумчивые глаза радостно засверкали. — Но где же моя сестричка? С кем же я плясать-то буду? — и она снова задумалась.
На этот вопрос ребята не могли ответить, ведь и у каждого из них было такое горе.
ХЛЕБ ФРОНТУ
Только тот человек, по моему мнению, может быть счастлив, который ставит перед собою большие цели и борется за них всеми своими силами.
Осенью артековцы помогали собирать урожай на полях совхоза «Аврора», перевозили снопы на крытые тока. Обмолотить весь хлеб осенью не представлялось возможным — не хватало людей, техники. Да и осень была дождливая, молотить в таких условиях было бы бесхозяйственностью. А потом начались морозы, по-настоящему легла зима. И вот теперь начинался повсеместный обмолот хлеба на токах.
В субботу и воскресенье от обеда и до поздней ночи ребята ходили на ток и работали возле молотилки. На улице было холодно, ветер завихривал мякину вместе со снегом и этой массой сыпал в лицо, за воротник. Молотилка гудела, как изголодавшееся чудовище, а ей в ненасытную пасть всё толкали и толкали снопы. Иногда сноп попадался мёрзлый (наверное, лежал где-нибудь сбоку), его приходилось сначала разрывать руками, а потом подавать машинисту.
— Поддай, робяты! — задорно кричал он, и «робяты» носились шустрее.
Возле молотилки, в затишье, было теплее, и мы невольно собирались здесь гурьбой. Но нужно было вовремя подтаскивать снопы, отгребать солому, наполнять мешки зерном, — и мы шли под удары ледяного ветра, превозмогая усталость и сон, чётко, словно роботы, выполняли однообразные движения. Постепенно всё зримее становились результаты нашего труда: скирда снопов уменьшалась, вырастала куча обмолоченной соломы, громадились наполненные зерном мешки.
Вдруг, гудение мотора начало утихать, шкив ударился не так громко и с вышины донесся голос машиниста:
— Довольно, робяты! Перекур на двадцать минут, пусть машина остынет — она быстро, не то — все поршни расплавим!
— Вот видите! — начал Муля. — Железные поршни сдают темпы, а наши будто нет, — стучат в груди, словно молоты! И не боятся, что расплавятся!
— Постой, не хвастайся! Посмотрим завтра, как ты свои конечности отбросишь на постели!
— Они у него по инерции и во сне будут двигаться!
Без работы, без движения на морозе стоять было не особенно приятно, и все двинулись в небольшую теплушку.