Артековский закал
Шрифт:
Нужно отметить, что в военные годы медики не особенно были придирчивы к нашим физическим недостаткам.
О поездке на Полтавщину я перестал верить, мои мечты постепенно растаяли, оставив горечь несбывшихся надежд на душе.
В военкомат нас вызвали на десять утра шестого ноября.
— А как же концерт? — спрашивали меня ребята.
— Спросите у дяди военкома! — советовал Натан.
Кто-то нас подвёз в Смоленское. Призывников прибыло много, Ещё раз прошли всевозможные комиссии и стали ожидать дальнейших указаний. В шесть часов вечера прослушали последние известия и сообщение Совинформбюро:
— Это для тебя праздничный сюрприз! — радовались вместе со мной друзья.
«Так вот о каком „большом наступлении“ намекал мне в последнем письме брат!» — подумал я в тот момент.
Вскоре нам сообщили, что мы можем отправляться домой, но чтобы быть наготове: в ближайшие дни нас призовут для службы в ряды Красной Армии.
Домой возвращались пешком, торопились из последних сил, чтобы попасть на концерт. «Жаль будет, если из-за нашего отсутствия сорвётся концерт!» — думал каждый из нас.
Но вот и село, быстро прошли длинную улицу и мимо столовой завернули прямо к клубу. Со сцены объявили следующий номер — концерт уже заканчивался, когда нас заметили в дверях.
— Ура! — закричал кто-то из малышей.
— Привет солдатам!
Мы в какой-то нерешительности стояли у двери, а возле нас шумела орава милых артековцев, мы были тронуты их вниманием и сердечностью, молча их благодарили.
— Быстренько раздевайтесь и на сцену, собирай своих музыкантов! — как ни в чём не бывало распоряжался Дорохин. — Инструменты здесь! Он заметил наш смущённый вид:
— Наверное, это — твоя последняя возможность выступить с оркестром Артека? Так что ли?
— Пожалуй, верно! — согласился я.
После концерта начались танцы. Боря Макалец улыбался:
— Хорошо, что вернулись, а то пришлось бы мне самому отдуваться! Играй, Алёша, сегодня ты, а я своё ещё отыграю, — меня, наверное, не скоро возьмут, — разочарованно закончил он, показывая на постоянно заткнутые ватой уши.
Я не стал противоречить. Для меня было счастьем приносить пусть даже небольшую радость моим прекрасным друзьям — братьям и сёстрам по Артеку. Только сейчас, когда пронеслось дуновение разлуки, почувствовал, как тяжело оставлять лагерь, вот эти родные улыбающиеся лица. Они стали моим вторым «я», наша радость была общей, вместе переносили и невзгоды, и временные неудачи, и радость — и эти военные неспокойные месяцы и годы.
Я тоже старался улыбаться кружившимся парам, воспроизводя на клавишах баяна свои чистые, сердечные чувства к этой многоголосой, разноязычной артековской семье. Хотелось, чтобы нескончаемым был этот праздничный вечер, чтобы чувства артековской дружбы были прочными долгие годы.
Мне казалось, что в глазах друзей я читал точно такие же мысли…
ОЙ, КУДА ТЫ, ПАРЕНЁК?
Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!
Призывники в школу не пошли. После праздников мы пошли на лесозаготовки в горы, ожидая со дня на день повестки.
Ранняя зима стояла снежная, мягкая.
Нужно отдать должное администрации лагеря и курорта: всем старшим артековцам, работавшим летом в совхозе, были пошиты костюмы по индивидуальным заказам, нам купили приличные туфли, куртки с «молнией», рубахи.
— Прибарахлились, как на одесском привозе! — осматривал себя Юра.
— Не вульгаризируй! — обрывали остряка. — Не каждая родная мать сможет так «прибарахлить» своё чадо!
— Но мы ведь — чада золотые! — не унимался Юра.
— Вот у золотых деток и комплименты должны быть лучшими!
— Ну, заладили, — молчу!
Количество ребят в лагере уменьшилось: поехали в военную школу Алёша Култыгаев, Вася Макеев, в артиллерийскую спецшколу — Саша Илица и Вася Заболоцкий. Валя Трошина уехала в Омск учиться на радистку, чтобы потом работать в речном пароходстве. Кстати, Валя, обладающая постоянной натурой, приобрела в Омске профессию — раз и на всю жизнь, проработав в Кишинёвском аэропорту до самой пенсии.
Мои младшие друзья — Ваня Заводчиков, Игорь Сталевский, Володя Николаев, Яша Олесюк, Тадеуш Граляк и несколько девушек пошли в Бийское ремесленное училище.
В лагере установилась традиция — всех провожать торжественно. В такие дни строились на торжественную линейку, как всегда председатели советов отрядов сдавали рапорты, а потом старший вожатый докладывал начальнику лагеря:
— Товарищ начальник Всесоюзного пионерского лагеря Артек! Личный состав лагеря на торжественную линейку построен!
— Вольно! — отвечал Гурий Григорьевич, поднимая в салюте руку. — Вот что, друзья, — громыхал его бас, — сегодня мы провожаем наших славных артековцев, — и он называл имена.
А потом от имени всего лагеря он желал отъезжавшим счастья, здоровья, успехов и преподносил какой-нибудь подарок: книгу, блокнот или автоматическую ручку и обязательно ложку из нержавеющей стали с выгравированной надписью на рукоятке «АРТЕК».
Потом целая процессия выходила за пределы лагеря, шла по улицам села и на околице прощалась. С такой теплотой расстаются только родные братья и сёстры — дети дружной единой семьи, что сложилась в родном Артеке в суровое военное время. Мы знали, что расстаемся надолго, может быть и навсегда, каждому судьбой были уготованы свои дороги, которые, мы были уверены, пройдёт каждый, не сгибаясь и не прячась за чужую спину.
Вожатые тоже ходили провожать своих питомцев. Отъезжающие девушки умоляли Нину Храброву, чтобы она их «хотя бы немножечко провела». Гурий Григорьевич провожал за черту лагеря, желая всем «ни пуха, ни пера» и возвращался задумчивый обратно. Этот человек отдал много сил и энергии для становления крепкого детского коллектива. Никогда мы не видели, чтобы начальник лагеря вышел из состояния равновесия, — он умел руководить своими чувствами, от него постоянно распространялись спокойствие, уверенность, сила и разум. Для нас всех Ястребов был непревзойдённым авторитетом. Наверное, и ему было тяжело видеть, как улетают из родного гнезда один за другим артековские птенцы. Ведь он привык к ним всем и к каждой маленькой личности в отдельности.