Артур и Джордж
Шрифт:
Джордж, осмысляя этот довод, медленно кивает сам себе. На сэра Артура этот молодой человек произвел впечатление. Он как будто обладает спокойным и вдумчивым умом. Полученным от шотландской матери или отца-священника? Или это результат их благотворного смешения?
— Сэр Артур, могу я спросить, христианин ли вы?
Теперь настала очередь Артура растеряться. Он не хочет обидеть этого сына деревенского прихода, а потому отвечает собственным вопросом:
— Почему вы спрашиваете?
— Я, как вы знаете, рос в доме священника. Я люблю и уважаю своих родителей и, естественно, в детстве разделял их верования. И могло ли быть иначе? Сам я никогда бы не стал священником, но я принимал изучения Библии как лучшее руководство для ведения честной и достойной
И тут Джордж делает паузу, но не в поисках нужных слов, подозревает Артур, а из-за их эмоциональной нагрузки.
— Мой отец теперь в годах и слабеет. Не то чтобы я хотел пойти ему наперекор. В Льюисе и Портленде я, естественно, посещал богослужения. И все еще хожу в церковь по воскресеньям. Но не могу утверждать, что мое заключение укрепило во мне веру. — Он позволяет себе осторожную, горьковатую улыбку. — Как не может утверждать мой отец, что число прихожан в Сент-Марке и окрестных церквах за последние годы возросло.
Сэр Артур оценивает странную формальность этих вступительных фраз — словно в них упражнялись и переупражнялись. Нет, это слишком сурово. Что еще делать человеку на протяжении трех лет тюрьмы, как не превращать свою жизнь, свою запутанную, непропечатанную, недопонятую жизнь в нечто напоминающее свидетельское показание?
— Ваш отец, я полагаю, сказал бы, что мученики не выбирают свой жребий и, возможно, даже не понимают происходящее.
— Быть может. Но то, что я сейчас сказал, на самом деле не вполне правда. Мое заключение не укрепило мою веру. Совсем наоборот. Мои страдания были абсолютно бессмысленными, как для меня и как пример для других. Однако, когда я сказал отцу, что вы согласились встретиться со мной, он воспринял это как часть видимой цели Бога в мире. Вот почему, сэр Артур, я и спросил, христианин ли вы.
— Так ли, не так ли, но это ни с какой стороны не может воздействовать на аргумент вашего отца. Бог, несомненно, выбирает наиболее пригодное орудие, будь то христианин или язычник.
— Верно. Но вы не должны быть мягким со мной.
— Да. И вы не найдете во мне склонности к уклончивости, мистер Идалджи. Что до меня, то я не понимаю, каким образом ваше заключение в Льюисе и Портленде и потеря профессии, как и вашего положения в обществе, могли составить цель Бога.
— Мой отец, должен я объяснить, верит, что этот новый век внесет заметно большую гармонию в сближение рас, чем было в прошлом, а это и есть цель Бога, я же предназначен послужить своего рода вестником. Или жертвой, или тем и другим.
— Ни в коей мере не критикуя мнение вашего отца, — говорит Артур тактично, — не могу не подумать, что, заключайся цель Бога в этом, ей больше содействовало бы обеспечить вам великолепную карьеру солиситора и тем показать другим наглядный пример сближения рас.
— Вы думаете, как я, — отвечает Джордж, и Артуру нравится такой ответ. Другие сказали бы: «Я согласен с вами». А Джордж сказал это без всякого
— Однако я согласен с вашим отцом, что новый век, вероятно, принесет неслыханное развитие духовной природы человека. Более того, я уверен, что к началу третьего тысячелетия утвердившиеся Церкви сойдут все на нет, и все войны и разлады, приносимые в мир их раздельными существованиями, также исчезнут.
Джордж собирается возразить, что его отец подразумевает вовсе не это, но сэр Артур упорно продолжает:
— Человек приступает к выяснению истин спиритуалистических законов, как на протяжении веков он выяснял истины физических законов. Едва эти истины будут признаны, как самый наш образ жизни (и умирания) будет преобразован, начиная с исходных принципов. Мы будем верить больше, а не меньше. И глубже поймем процессы жизни. Мы осознаем, что смерть — это не захлопнутая перед нашим лицом дверь, но дверь распахнутая. И к тому времени, когда начнется третье тысячелетие, я верю, мы обретем еще большую способность для счастья и братских чувств, чем когда-либо прежде за все нередко горестное существование человечества. — Сэр Артур внезапно спохватывается. Чем не уличный оратор на чертовом ящике из-под мыла! — Прошу прощения. Это мой конек. Нет, много больше. Но вы ведь спросили.
— Никакой нужды в извинениях нет.
— Напротив. Я допустил, чтобы мы далеко отклонились от темы. Ну так перейдем к делу. Могу ли я спросить, вы кого-нибудь подозреваете в этом преступлении?
— В каком?
— Во всех них. Преследование. Поддельные письма. Располосования. Не только пони с угольной шахты, но их всех.
— Откровенно говоря, сэр Артур, последние три года я и те, что меня поддерживали, были более озабочены способом доказать мою невиновность, чем установлением чьей-то вины.
— Вполне понятно. Но тут существует несомненная связь. Так есть ли кто-нибудь, кого вы могли бы заподозрить?
— Нет. Никого. Все делалось анонимно. И я не могу себе представить, чтобы кто-то получал удовольствие, калеча животных.
— У вас были враги в Грейт-Уайрли?
— Очевидно, были. Но невидимые. У меня там мало знакомых, как расположенных ко мне, так и нет. Мы не принадлежим к местному обществу.
— Почему нет?
— Я только недавно начал понимать почему. В детстве я полагал, что это нормально. Суть в том, что у моих родителей было очень мало лишних денег, а те, которые были, они тратили на образование своих детей. Я как-то не замечал, что не бываю дома у других мальчиков. Мне кажется, я был счастливым ребенком.
— Да. — Это не выглядит исчерпывающим ответом. — Но полагаю, учитывая происхождение вашего отца…
— Сэр Артур, я бы хотел внести тут полную ясность. Я не верю, что расовые предрассудки имеют какое-либо отношение к моему делу.
— Должен сказать, вы меня удивили.
— Мой отец считает, что я бы не пострадал в такой мере, будь я сыном капитана Энсона, например. И это, безусловно, правда. Но, по моему мнению, вопрос о расе тут не встает. Поезжайте в Уайрли, расспросите тамошних жителей, если не верите мне. В любом случае, если хоть какое-то предубеждение и существует, то оно ограничено крайне малым кругом людей. Да, случались кое-какие выпады, но кому в той или иной форме не приходится их терпеть?
— Насколько понимаю, у вас нет желания играть роль мученика…
— Нет, суть не в том, сэр Артур… — Джордж запинается, на секунду смутившись. — Кстати, я ведь должен называть вас так?
— Можете и так. Или Дойлем, если предпочитаете.
— Я предпочту сэра Артура. Как вы можете легко себе представить, я много размышлял над этим делом. Я воспитывался как англичанин. Я учился в школе. Я изучал юриспруденцию. Я сдал экзамены. Стал солиситором. Кто-нибудь мне препятствовал на этом пути? Напротив. Мои учителя меня подбодряли, партнеры «Сангстера, Викери и Спейтса» предложили мне работу, прихожане моего отца хвалили меня, когда я получил диплом. Ни один мой клиент на Ньюхолл-стрит не отклонял моего совета из-за моего происхождения.