Асфальт

Гришковец Евгений Валерьевич

В общем, тогда он слетал бесполезно, знакомых или приятелей не приобрёл, потому что решил, что дел никаких в Норильске вести не будет. Вечером второго дня он поужинал в гостинице в ресторане. Ел сильно зажаренную оленину с клюквенным соусом. Блюдо называлось незамысловато – «Северный олень».

– Так вот ты какой, северный олень, – сам себе сказал Миша, с усилием разрезая кусок мяса.

Он уже принял две рюмочки водки, собирался доесть, под последний кусочек выпить ещё одну и пойти спать. В гостиничном ресторане все столы были заняты, только Миша сидел в одиночестве. За другими столами ели шумно и компаниями. Были даже дамы в платьях с открытыми плечами. Равнодушно пел весёлые песни ресторанный певец, читая слова песен по бумажке. За одним столом сидела группа итальянцев, их было пять человек, и очень худая переводчица. То, что они именно итальянцы, Миша понял по языку, они очень громко говорили, перекрикивая музыку, и по-хозяйски хохотали. Да и по внешнему виду, и по тому, какие и как на них сидели рубашки и свитера, было видно, что они не местные металлурги.

«Им– то что здесь надо? – почему-то с неприязнью подумал про итальянцев Миша. – Им-то тут каково? Они у себя и снега толком не видали. За какие такие коврижки они тут мёрзнут? Хотя ведут они себя привычно, в одиночку водку не пьют. Жулики какие-нибудь, наверное. А в Италию сейчас неплохо бы», – подумал немного захмелевший Миша.

Во всех помещениях в Норильске было сильно натоплено и совершенно не проветрено. Итальянцы блестели потом, им было весело. Миша тоже вытер пот со лба салфеткой, но весело ему не было.

Перед тем как идти к себе в номер спать, Миша попросил администратора разбудить его в 7:30, чтобы спокойно собраться и ехать, не торопясь, в аэропорт.

– Я, конечно, могу разбудить, но утром вы не полетите, – спокойно сказала статная, с причёской, дама-администратор.

– Вот как? – приподнял правую бровь Миша. – А у меня утренний рейс. И билет есть, могу показать.

– Я разбужу, разбужу, – спокойно и даже сердечно сказала дама, – но обещали сильный ветер. Когда сильный боковой ветер, самолёты в Норильске не садятся. Завтра вообще, скорее всего, не улетите. Здесь это обычное дело.

– Да ну что вы такое говорите, – заулыбался Миша, – не пугайте меня заранее. Я везучий, я улечу. Завтра много дел в Москве. Так что будите, не сомневайтесь.

– Дела в Москве, а вы в Норильске, – дружелюбно сказала дама, и Мише показалось, что она даже подмигнула ему, – я буду рада, если вы улетите. Очень рада, поверьте. Но я уже… Не скажу сколько здесь живу, – она усмехнулась, – а живу я здесь с рождения. Но боюсь, что мы с вами увидимся в мою следующую смену, а она у меня через сутки.

– Простите меня, бога ради, – самым мягким голосом почти промурлыкал Миша, – но типун вам на язык. Очень прошу меня за это простить. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи! Утром в 7:30, как вы просили, вас разбудят.

Мишу разбудили, как и обещали, и сразу сказали, что его самолёт не вылетел из Москвы из-за нелётной погоды в Норильске. На вопрос, чего ему ждать, ему сказали, что он может до обеда ничего не ждать. Как только самолёт вылетит, ему сообщат. Про продление гостиницы его даже не спросили. Это само собой предполагалось. По тону того человека, мужчины, который всё это сообщал Мише, было ясно, что это дело привычное.

Спать дальше Миша не смог, из-за четырёхчасовой разницы с Москвой звонить домой и на работу было рано. Он перечитал все журналы, которые были в гостинице, выпил в баре пару литров кофе, до одурения насмотрелся телевизор, а самолёт из Москвы так и не вылетел.

Потом Миша много говорил по телефону, много извинялся, много уточнял и инструктировал, особо нежно говорил с Аней. Он как-то нестерпимо заскучал по дому и по детям. Так заскучал, как не скучал раньше никогда.

Световой день в Норильске начался и закончился быстро, будто перелистнули страницу книги без картинок. Часов в семь вечера ему категорически сказали, что до утра надеяться, ждать и нервничать бессмысленно. В гостинице он ни сидеть, ни стоять, ни есть, ни пить, ни спать уже не мог. И тогда Миша решил сходить в кино. Такой роскоши, особенно если учитывать, что был рабочий день и разницу по времени с Москвой, он не позволял себе с юности.

Он ехал в кинотеатр на такси, даже не поинтересовавшись, какие фильмы и в какое время начинаются сеансы в самом большом центральном кинотеатре города.

Когда такси проезжало мимо ярко освещенного магазина, Миша увидел на стене здания электронные часы и термометр. То цифры показывали время, то температуру. Время было 19:15, а температура минус 5°С. Возле магазина в ярком свете фонаря стояла женщина в шубе и шапке, она держала в одной руке сумку, а в другой верёвку. Верёвка была привязана к санкам. Рядом с ней стоял ребёнок, закутанный, как эскимос. По одежде можно было подумать, что девочка, но с уверенностью Миша сказать не мог. «Годика три-четыре, не больше», – успел подумать он. Ребёнок ковырял лопаткой комковатую кучу снега.

– Ужас, – тихо сказал сам себе Миша.

– Это ещё нормально, – быстро ответил таксист, – на таком морозе ещё и покурить можно. Вот две недели назад было холодно.

– А нелётная погода надолго? – спросил тут же Миша.

– А кто ж его знает? – усмехнулся тот. – У меня утром брат должен был прилететь. Сидит сейчас в Москве, пьёт, наверное. Хорошо ему…

В кинотеатре было очень тепло и довольно много молодых людей. Миша сильно выделялся на общем фоне короткой своей и совсем не северной курткой, строгими брюками и ботинками, а шапка у него вообще была спортивная, лыжная. Другой у него дома не нашлось. Он выпил изрядно коньяку, ожидая фильма, расслабился и даже получил удовольствие от какого-то фантастического фильма, правда, к концу всё же задремал.

На следующий день ему сообщили, ближе к обеду, что самолёт вылетел и ожидается часам к шести вечера. Но через два часа ему снова позвонили, когда он уже побрился, оделся и готовился ехать в аэропорт, что всё же Норильск не принимает, и самолёт сядет в ближайшем аэропорту, а это Негарка, а Негарка далеко. Миша и в тот день не вылетел.

Он улетел из Норильска только на следующий день около полудня, зарекшись больше заполярных вояжей не совершать. Но ночь перед вылетом он почти не спал. Он уже просто тосковал по жене и детям. Звонил Ане много раз, слышал звуки дома, детские голоса и страшно хотел туда. Он даже про свою машину и про московские пробки думал с нежностью.

Он буквально мечтал ввалиться домой и с порога всех целовать, обнимать, тискать и не отпускать от себя. Тогда же ночью, по норильскому времени, он долго проговорил с Юлей. Юля была, как в старые времена, внимательна и спокойна. Она тогда снова была бесконечно взрослая, мудрая и необходимая.

– Ну что ты, Мишенька, там дёргаешься, – говорила она, и слышно было, как Юля в Москве затягивается сигаретой, – отнесись к этой ситуации как к вынужденному отдыху. Ну уж с ветром-то северным ты ничего поделать не можешь! И я не знаю такого верного номера телефона, чтобы позвонить и этот ветер приостановить или направить в нужном направлении.