Ашната
Шрифт:
– Конечно, блюдо далековато от совершенства. Но надеюсь, что ты не строгий судья.
– Что ты, очень вкусно! Ты неплохой кулинар, а я добрый критик – улыбнувшись, ответила Ашната.
– Не льсти мне, Аш. Мало что сравнится с твоим яблочным пирогом и грибной лазаньей. Вот спомнила их вкус, и у меня еще сильнее разыгрался аппетит. Налетай!
По телевизору опять показывали новости. Итоговую программу. Ашната вспомнила, что утром уже видела этот сюжет. Опять мелькнул мужчина, говорящий тихо, но очень убедительно и какие-то пожилые господа, коротышки в дорогих костюмах внимательно его слушали.
– Смешные они, но говорят красиво. Никогда так не умела, – заметила Анна и переключила на музыкальный канал.
– Главное красиво думать и красиво поступать, – сделав несколько глотков яблочного сока, ответила Ашната и начала собирать посуду. – Спасибо
– На здоровье, дорогая. Соберешь посуду в раковину, я когда вернусь вымою.
– Ты уходишь?
– Да, не зря же я накупила столько модных вещей. Вот не знаю, какое платье выбрать. Помоги, а?
– Я бы надела что-то чёрное. Строго и выразительно и всегда беспроигрышно.
– Но у меня нет ничего чёрного, не люблю я траурные цвета.
– Почему же траурный? Чёрный – цвет королей. Это константа. С него все начинается.
– Я не Констанца, вот поэтому черные вещи не люблю, – смеясь, отрезала Анна. Она понятия не имела, что такое константа, а спрашивать у подруги сейчас не хотелось. Все равно новая информация сейчас, перед свиданием, вылетела бы так же быстро, как зашла. Не задерживаясь.
– Есть вот это, – Анна вынула короткое салатовое платьице и вышла в ванную. А зелёный случайно не цвет царевен-лягушек? – быстро надев его, она снова появилась в комнате.
– Главное, чтобы нравилось тебе, – снисходительно к вкусу, точнее к полному его отсутствию, ответила Ашната и, достав из сумки конспекты, начала читать.
«Три мировые религии: христианство, ислам, буддизм, индуизм… Наверное, сейчас он едет домой и в машине слушает аудиокнигу Кинга. Католицизм, христианство, православие, лютеранство… Сегодня на нем синие джинсы и бордовое поло. 95 тезисов Мартина Лютера от 31 октября 1517 года. Наверное, сегодня он не вспоминал меня. Да что такое! Ислам зародился в четвертом веке нашей эре, самая молодая из мировых религий. Собор Святого Петра в Риме…», – мысли перемешались. Смотря в конспект, она не могла сосредоточиться, читая знакомые буквы, она видела его лицо. Достав из сумочки телефон, она посмотрела, не было ли новых звонков или сообщений. На сенсорном экране было много отпечатков её пальчиков, которые через каждые десять минут включали и выключали телефон. «Скоро он будет дома. А может быть уже дома. Три дня назад, да, ровно в это время он звонил мне. В последний раз», – её мысли никак не могли сосредоточиться на учебе. Отбросив конспект, она подошла к окну. Комната была пустой. Открыв настежь окно, она впустила свежий воздух, который был рад наполнить своей свежестью спящие стены. Закрыв глаза, она отдалась силе ветра, бесцеремонно ворвавшемуся в душную комнату. Развивая золотые волосы, он играл с ними, то вздымая вверх, то развеивая их. Играя, он словно подбрасывал ребенка на качелях. По наитию, Ашната раскрыла руки, готовая заключить в объятия все до единого его порывы. Некоторое время она стояла неподвижно, дыша ароматом свежих цветов. Снова этот запах ванили, ей так нравилось это приторное послевкусие. Маленькой она любила садиться у кухонного шкафа, брать оттуда пакетики с ванилью и пересыпать заветный порошок в руках, как песок. Бабушка никогда не ругала её за эти шалости. Запах детства. Он пришёл к ней оттуда, и расстаться с ним сложно, даже будучи взрослой девушкой. Закрыв глаза, она такая юная и беззаботная оказалась в темной комнате. За фортепиано сидела её подруга. Музыка лилась, как быстрый горный ручеёк. «До сих я вспоминаю, как ты играла для меня Лунную сонату с закрытыми глазами. На мой вопрос, зачем ты это делаешь, ты отвечала, что хочешь почувствовать то, что чувствовал композитор, но лишить себя слуха невозможно, проще закрыть глаза. Колющая острота», – Ашната снова перенеслась в сладкие годы своей юности. Как тогда, она слышала любимую мелодию. «Сколько раз слушаю её, а чувства те же: мурашки бегают и по телу и в душе. Всю жизнь возвращаюсь к этой ангельской мелодии. Её не мог написать счастливый влюбленный, так же её не может прочувствовать счастливый любящий. В ней столько боли, столько…», – она по-прежнему стояла у окна с закрытыми глазами, обхватив себя руками за плечи. Солёная на вкус слеза скатилась по щеке, оставляя влажный след на бархатной коже.
– Прости, я разбудила тебя, – Анна зашла на цыпочках в комнату и зажгла ночную лампу около своей кровати.
– Не думала, что засну. Я читала.
– Тебя сморило. У тебя такие опухшие глаза. Ты что опять плакала?
– Лучше бы у меня что-то болело, чем эта боль… По крайней мере, было бы легче. – Не поняла. Ты о чем?
– Да так. Мысли вслух. Спокойной ночи, – Ашната повернулась на другой бок и закрыла глаза.
Еще какое-то время Анна тихонько ходила по комнате: снимала макияж, переодевалась, расчесывала волосы, пила чая и наконец, свет погас. Началась игра: то тишина проглатывала темноту, то ночная темень съедала убийственную тишину. Именно во время такой игры одиночество одерживает победу и сквозит из каждой щели, цепляется занозой в сердце того, кто днём забывает о том, как ночью бывает холодна его постель. С первыми солнечными лучами царство теней испаряется, но чего стоит выстоять. Одинокие, промозглые ночи – безжалостные змеи.
– Спишь?
– Нет.
– Тебя вызывают в деканат. Просили передать, что ждут тебя.
– Что им все неймется? – нервно подскочила на кровати Анна.
– Они сами все скажут. Я так поняла, что речь идёт о курсовой, которую ты якобы украла у выпускника.
– Раздули скандал? Делать им что ли нечего?
– Преподавателя уже уволили. Тебе нужно объясниться, чтобы не было проблем. Если хочешь, я схожу с тобой.
– И не подумаю туда идти. Пусть не суют свои носы в чужие дела!
– Анна, так нельзя! Если ты не виновата, расскажи свою правду, если виновата поговори и объясни все, как есть.
– У тебя еще крылья за спиной не прорезаются? И что вы все лезете в мою жизнь?
– Успокойся, никто не делает тебе ничего плохого.
– Да, но никто и не помогает!
– Пожалуйста, не думай так. Людей много: кто-то с тобой несправедлив, но есть и те, кто любит тебя.
– Любит? Ашната, посмотри на меня и скажи, похожа я на девушку, которую любят?
– Я считаю, что даже если тебе кажется, что ты обделена человеческим теплом, это не так. Кто-то где-то ищет тебя…
– Замолчи! Начиталась своих дурацких книг и не живешь реальной жизнью! Стоило тебе обжечься, выйти из книжного мира и пожить жизнью людей, как днями и ночами напролет льешь слёзы.
– У каждого своя реальность. И, если сейчас я испытываю боль, то только потому что живу по-настоящему и по-настоящему чувствую. В книгах этому не научат.
И вновь эта тишина, разорвать которую порой не в силу даже пронзительному крику. Ашната лежала на спине, заложив руки за голову. Она смотрела в потолок: на него ложился свет фар подъезжающих к дому машин. Рядом с общежитием располагалось много жилых домов. Уютные, утопающие в зелени дворы, детская площадка, даже несколько дубов у подъездов. Когда Ашната впервые увидела это место, оно напомнило ей тихий оазис. На дворе стояло жаркое лето. Вся в растрепанных чувствах, она шла к этому зданию, как к последней надежде. Сложно сохранять равновесие, когда тебя предают. Сильная по натуре, но очень ранимая белокурая девушка шла твердым шагом по зеленому двору, не оглядываясь назад. Темные очки скрывали красные от слез глаза, в которых застыло отчаяние. Постучав в кабинет директора общежития, она больше не могла давить в себе боль. Рассказав все, как есть, она получила долгожданное разрешение на проживание. Зайдя в свою комнату, которую ей выделили, она села на диван и ощутила себя счастливой… Здесь, в крохотной комнатке, посреди шумного города, она чувствовала себя защищённой. Защищённее может быть только в утробе матери. Над её головой была крыша. Разве это не счастье, знать, что в дождь и в зимнюю стужу, над твоей головой крыша?
– Помнишь, как мы с тобой до утра болтали, когда ты только заехала в комнату? – спросила Ашната.
– Для меня, то время было счастливым, не смотря ни на что! – голос Анны слегка задрожал.
– Должно быть, эти стены привыкли встречать людей со слезами в глазах. Ты приехала заплаканная.
– А ты успокаивала меня. Да, у тебя дар. Я открылась тебе сразу. Знала, что ты не будешь смеяться надо мной.
– Возможно, тебе нужен был незнакомый человек, чтобы рассказать все, что разрывало душу напополам. Ведь тогда твоя жизнь разделилась «до» и «после», – Ашнате было тяжело говорить об этом. Её душа не раз была разделена надвое, а такие раны не заживают никогда.
– Ты ведь знаешь, я ни с кем не церемонюсь. Бываю грубовата, как пацан. Но с тобой мне хотелось быть другой. Смотря на тебя, такую красивую… не знаю, как сказать, такую женственную и нежную, мне захотелось стать такой же.
– Анна, ты не знаешь какая ты! Ты красива, и твоя грубость это всего лишь самооборона, которая ослабевает, когда ты чувствуешь, что опасности нет.
– Не знаю, я не умею так умно говорить и думать. Я простая девчонка. Н-да, девчонка, звучит глупо. Мне ведь 28 лет.