Assassin’s Creed: Renaissance
Шрифт:
— Тогда я желаю тебе удачи, — кивнул Пьеро. — Что бы ты ни искал.
Глава 26
В год 1494 в возрасте сорока двух лет брат Джироламо Саванарола принял на себя обязанности фактического правителя Флоренции. Он был замученным человеком, извращенным гением и самым худшим верующим фанатиком. Но, самым страшным в нем было то, что люди позволили ему не только вести их, но и подстрекать к совершению безумных, разрушительных, и порой просто смешных, действий. Все основывалось на ужасе перед адским пламенем, на доктрине, которая учила, что все удовольствия, мирские блага, творения людей, презренны и жалки, и что только полное самоотречение поможет человеку обрести истинный свет веры.
Не удивительно, думал Эцио, размышляя над всем этим по дороге в родной город, что Леонардо остался в Милане — помимо всего прочего, Эцио узнал, со слов своего друга, что за гомосексуализм, на который до сего времени смотрели сквозь пальцы, и за который наказывали умеренным штрафом, во Флоренции введена смертная казнь. И не удивительно, что величайшая академия философов и литераторов гуманистического направления, собравшихся вокруг просвещенного духа Лоренцо, распалась и пыталась теперь найти свое место на бесплодной почве интеллектуальной пустыни, в которую быстро превращалась Флоренция.
Когда Эцио приблизился к городу, он заметил большие группы монахов в черных одеждах и просто одетых мирян, движущихся в одном направлении. Выглядело шествие мрачно, но благочестиво. Шли все с низко опущенными головами.
— Куда вы направляетесь? — спросил он одного из прохожих.
— Во Флоренцию. Дабы сесть у ног великого лидера, — ответил торговец с бледным лицом и продолжил свой путь.
Дорога была широкой, и по пути к городу Эцио встретил еще несколько групп, по-видимому, покидающих город. Они так же шли, склонив головы, а лица их были серьезными и печальными. Когда они прошли мимо, Эцио расслышал обрывки разговоров, и понял, что эти люди отправились в добровольное изгнание. Они тащили за собой груженые телеги, несли мешки или узлы с пожитками. Эти люди были беженцами, изгнанные из своих домов или по приказу Монаха, или по собственной воле, потому что были больше не в силах жить под его правлением.
— Если бы Пьеро имел хотя бы десятую часть талантов своего отца, нам бы не пришлось покидать дом, — сказал один.
— Мы не должны были позволять безумцу занять в нашем городе устойчивую позицию, — пробормотал второй. — Он принес нам одни страдания.
— Не понимаю, почему многие из нас с готовностью приняли его угнетения, — проговорила женщина.
— В любом месте будет лучше, чем сейчас во Флоренции, — вставила другая. — Нас изгнали, когда мы отказались передать свое собственное имущество его драгоценной церкви Сан-Марко!
— Это темное колдовство, иначе я не могу объяснить происходящее. Даже Маэстро Боттичелли попал под влияние Савонаролы. Подумай сам, он стареет, пятьдесят лет кажутся ему проклятием, возможно, он просто сделал ставку на небеса.
— Сжигание книг, аресты, все эти бесконечные кровавые проповеди! Подумать только, сего два года назад Флоренция была маяком в океане невежества! А теперь мы снова вернулись в Темные Века!
И тут женщина произнесла то, что заставило Эцио навострить уши.
— Иногда я хочу, чтобы во Флоренцию вернулся ассасин. Он бы освободил нас от этой тирании.
— Глупые мечты! — отозвался ее товарищ. — Ассасин — миф! Сказка, которой родители пугают непослушных детей.
— Ты ошибаешься, мой отец видел его в Сан-Джиминьяно, — возразила первая женщина. — Но это было много лет назад.
— Да, да — свежо предание…
Эцио проехал мимо них, на сердце у него было тяжело. Но его настроение поднялось, едва он увидел знакомую фигуру, направляющуюся ему навстречу.
— Привет, Эцио, — кивнул Макиавелли. Его лицо, по-прежнему серьезное до комичности, постарело, но годы пошли ему только на пользу.
— Привет, Никколо.
— Ты умудрился выбрать для возвращения домой самое подходящее время.
— Ну, ты же меня знаешь. Если где-то появляется язва, я стараюсь вылечить ее.
— Сейчас нам, безусловно, требуется твоя помощь, — вздохнул Макиавелли. — Не сомневаюсь, Савонарола не смог бы добиться нынешнего положения без помощи могущественного артефакт. Яблоко. — Он поднял руку. — Я знаю обо все, что случилось с тех пор, как мы виделись в последний раз. Два года назад Катерина присылала ко мне курьера из Форли, а совсем недавно еще один привез письмо от Пьеро, из Венеции.
— Я приехал за Яблоком. Оно и так слишком долго было в чужих руках.
— Полагаю, что в некотором смысле мы должны быть благодарны этому чудовищу, Джироламо, — проговорил Макиавелли. — По крайней мере, он не дал Яблоку попасть в руки нового Папы.
— Он пытался что-то сделать?
— Пытается. Ходят слухи, что Александр собирается отлучить нашего Доминиканца от церкви. Впрочем, даже в этом случае здесь мало что изменится.
— Мне нужно как можно скорее вернуть его, — сказал Эцио.
— Яблока? Разумеется… Но думаю, это будет немного сложнее, чем ты предполагаешь.
— Ха! А когда было иначе? — Эцио внимательно посмотрел на него. — Расскажешь мне обо всем?
— Пошли, надо вернуться в город. Я расскажу тебе обо всем, что знаю. Впрочем, рассказывать почти нечего. В двух словах, королю Франции Карлу VIII окончательно удалось поставить Флоренцию на колени. Пьеро сбежал. Карл, как всегда желающий расширить свои земли, — и почему, черт возьми, они называют его «Любезным», хотел бы я знать, — двинулся на Неаполь. И Савонарола, гадкий утенок, воспользовался подвернувшейся возможностью и занял место правителя. Как и любой диктатор, никудышный или великий, он абсолютно лишен чувства юмора и убежден, да что там, просто переполнен, чувством собственной значимости. Это самая эффективная и отвратительная разновидность правителя, которую только можно пожелать. — Он помолчал. — Однажды, я напишу об этом книгу.
— И Яблоко было средством, с помощью которого он добился этого положения?
Макиавелли развел руками.
— Только отчасти. — Как неприятно это говорить, но многого он добился своим обаянием. Он покорил не сам город, а его правителей, тех, кто обладал властью и влиянием. Конечно, кое-кто в Синьории поначалу пытался ему противостоять, но теперь… — По лицу Макиавелли скользнуло беспокойство. — Теперь они все у него в кулаке. Каждый, кто презирал его, внезапно начал ему поклоняться. Несогласные были вынуждены покинуть город. Как ты уже видел, такое положение дел сохраняется до сих пор. Совет Флоренции продолжает притеснять горожан, а это в свою очередь гарантирует, что безумие Монаха будет распространяться дальше.