Ассортир
Шрифт:
– Но ведь таких сразу же изгоняли за стену. К таким же, как и они. Ведь – так? – неуверенно посмотрела Талия ему в глаза.
– Так.
– Так что же стало решающим?
– Решающим стало наблюдение, что чем быстрее ты что-либо делаешь, тем быстрее ты при этом думаешь. Ты можешь думать сколь угодно долго и ничего не делать. Но ты не можешь делать, не думая. И если просто думая, ты можешь долго заблуждаться, бесконечно спорить с другими и с самим собой, выясняя истину, то действие ошибок не прощает. Делая что-то, ты должен постоянно контролировать, анализировать свои действия. И чем
– А ты-то откуда это знаешь?
– Я ощутил это много веков назад в первом рейсе, когда перед Пробуждением на Тормансе, как до преобразования в планету-тюрьму называли Ассортир, работал в море на пределе возможного, так как выполнял работу за двоих из-за нехватки матросов. Наотрез пальцев отказавшись стоять «на ноже» – циркулярной пиле, отрезавшей рыбам головы, – вспомнил Ганеша, как мастер обработки навязывал ему более высокооплачиваемую работу палача и замолчал.
А потом, играючи, спросил:
– А как ещё можно заставить бесов повысить эффективность своего труда?
– Заставить их ценить время! – дошло до Талии. – Прости, длительность трудового процесса.
– Да, – улыбнулся он. – Всё гениальное просто. Вот для этого-то время и было создано мною наглядно. Как день и ночь, лето и зима.
– Чтобы бес всё наиболее важное успевал за день, а ещё более важное – за лето?
– Посвящая освободившееся от трудовой активности зимнее время подведению итогов. И обмену опытом долгими зимними вечерами. Теоретической подготовке.
– А как ещё можно сократить период эволюционирования?
– Работать ещё лучше и быстрее!
– Откуда ты знаешь?
– Из собственного опыта. Чем быстрее я работал тогда в рейсе, укладывая рыбу на ленте головой вперед для того чтобы облегчить работу палача, успевая ещё и подавать её из бункера, тем лучше у меня это получалось.
– А почему ты решил, что это как-то связано с мыслительными процессами?
– Потому что чем интенсивнее я работал, тем лучше у меня получалось писать моё Учение. В котором я и создавал свой проект «Время». И я меньше времени тратил для вхождения в «рабочее состояние». Ведь поначалу в голову лезут одни банальности. И только потом в ней появляются стоящие мысли, которые можно применить в творческом процессе. Что и позволило мне затем трансформировать планету.
– А когда ты успевал писать? Там ведь время только на то чтобы работать, спать и снова работать.
– Работая интенсивно, я начал раньше просыпаться, а потому и начал позже ложиться. А то и вовсе спать через раз, если удавалось как следует потрудится над книгой. Или над чтением книг других. А потом и вовсе перестал спать. Достаточно было посидеть несколько минут во время перерыва на чай, полу прикрыв глаза до эффекта «жалюзи» и наблюдая за тем бредом, что самопроизвольно возникал в голове, постоянно одергивая себя чтобы не ускользнуть в этот бред и не уснуть. И желание спать пропадало на несколько часов. А потом, приходя в каюту, я повторял эту процедурость. И начинал работать. Над собой.
– И что, спать не хотелось?
– Хотелось. Но только когда я начинал опираться спиной о спинку дивана в каюте или закрывал глаза. Тут же вовлекаясь в бред из слов и телодвижений возникающих как на экране бесов, что-то там мне показывающих и рассказывающих, заставляя меня адекватно им отвечать словами и поступками. Тем более что меня забавляло это «пограничное состояние» между сном и бодрствованием и я охотно наблюдал за ним сквозь жалюзи почти что сомкнутых век. И иногда я, наблюдая за оживающим в голове бредом, всё же ускользал в сон. Но так как я делал это сидя за столом, держа спину прямо, то и сон был не долгим. Один цикл сна – полтора часа. А то и – минут двадцать. И я чувствовал себя очень выспавшимся. И мог продолжить работу.
– А зачем ты держал спину прямо?
– Потому что иначе я сразу же превращался в кисель и тут же уплывал в сон. Но по-настоящему я просыпался, чувствуя абсолютную бодрость, лишь тогда, когда интенсивно двигал руками во время работы. Даже если перед этим всё же и давал телу как следует выспаться. И я понял, что настоящую бодрость дает вовсе не сон, а интенсивное движение конечностями. И чем более быстро я работал, тем больше у меня появлялось бодрости. Иногда я специально так быстро шевелил руками, так «разгонял» себя, что хотелось просто заорать!
– Заорать?
– Что я периодически и делал, вызывая у всех лишь понимающие усмешки. Ведь в море у каждого по-своему сносило крышу.
– Так что там можно было ни в чем себе не отказывать! – усмехнулась Талия.
– Главное, чтобы ты при этом продолжал работать. Лишь мастер обработки иногда прибегал, думая, что кому-то отрезало палец или защемило в шнеке ногу. И грозил кулаком.
– То есть ты повышал свой жизненный тонус, – заключила Талия. – Выходит, правда, что труд превратил обезьяну в беса?
– Теория эволюции всего лишь одна из ложных теорий, разработанных для проведения ложного понятия «Время» в жизнь. Ведь на самом деле именно физические нагрузки и доминирование именно физической – беленькой такой – энергии в теле и делают нас более примитивными, постепенно порождая и в уме соответствующее всем приматам мироощущение. Если не заниматься хотя бы пару часов в день интеллектуальными упражнениями для выработки в теле через нагрузки на мозг – голубоватой – энергии понимания. Тем самым сублимируя энергию от физических нагрузок, не позволяющих нам облениться, став лишь одним из стада «разумных животных».
– Как все наши ученые? – усмехнулась Талия. – А я-то думала, чего это они все такие толстые.
– Тем более что от кого на самом деле произошел Дарвин мы не знаем. Может быть, он только поделился с нами своим самонаблюдением. Вероятнее всего, это их семейная тайна, которую он подло раскрыл.
– Как известно, философия такова, каков сам философ.
– В силу того, что основой логики мышления является логика непосредственного бытия, анализируя произошедшие именно с ним события любой философ и вырабатывает «прокрустово ложе» именно своей логики, которую он затем и развивает в своей философии. При помощи которой он и пытается затащить всех и вся на свой разделочный стол.