Астронавты. Отвергнутые космосом
Шрифт:
— Первым делом Рашид спросил, говорил с нами поселенец или нет. И вколол лекарство… чтобы тот поскорее умер… — Она замерла. Оглядела остальных. — Рашид его убил.
Помедлила и добавила:
— Чтобы он не заговорил.
Бой-Баба вспомнила тело Рашида, его разинутый в беззвучном вопле рот.
— Бедный Рашид, — проговорила она.
Охранник усмехнулся и покачал головой:
— Вот так-то, братцы…
Все четверо сидели молча в темноте, озаряемой вспышками аварийного освещения.
Дядя Фима кивнул, потер руки и встал.
— Пошли. Посмотрим у Рашида
— Я к Рашиду не пойду, — отрезала Тадефи.
Она стояла посреди темного коридора, поотстав от остальных. Живых с охранником уже ушли вперед. Бой-Баба оглянулась и, стуча сапогами по ребристому полу, вернулась к марокканке.
— Что так? — спросила она.
Девушка упрямо смотрела вперед, засунув кулачки в карманы.
— Он ужасный человек. Им я не сказала бы, — она кивнула на опустевший коридор, — да и тебе не хочу. Поверь на слово: Рашид — зверь.
Бой-Баба взяла Тадефи за руку.
— Он умер уже, не надо. Что бы там ни произошло — можно забыть и жить дальше.
Тадефи покачала головой:
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
Она все-таки решилась идти, держа Бой-Бабу за рукав и взяв с нее слово не говорить ничего остальным.
В отсеке Рашида зависла кислая вонь. На вытертом, в проплешинах, ковровом покрытии пола валялись крошки, разорванные обертки от шоколадных батончиков, использованные салфетки. Иллюминатор был занавешен засаленным халатом. На столе валялись листки распечаток с рекламой казино и игорных сайтов, покрытые круглыми пятнами от чашек с кофе.
Дядя Фима и Живых уже возились, выдвигая ящики стола — все пустые! — в поисках чего-нибудь, что, как сам дядя Фима выразился, «может натолкнуть на мысли».
Он задвинул последний ящик стола и махнул Живых рукой: смотри в шкафу. Сам он, кряхтя, опустился на колени перед койкой и заглянул под нее. Лицо его оживилось. Он лег животом на замусоренный пол и потянулся рукой под койку. Еще глубже, еще. Наконец потянул что-то с усилием и вытащил большой потрепанный чемодан вишневого цвета. Взгромоздил его на койку.
— Он с ним на борт садился, — вспомнила Бой-Баба. Охранник как будто не расслышал, принялся расстегивать замки. Чемодан был тяжелый.
— Какого хрена он сюда напихал… — Охранник дернул за кожаную пряжку, чемодан не удержался и боком съехал на пол, раскрывшись. Из него посыпались тяжелые глянцевые стопки небольших разноцветных журналов.
Бой-Баба первая увидела, что в этих журналах.
— Дядь Фим, скорей… уберите эту… это… скорее, пожалуйста!
Но дядя Фима стоял руки в боки и с ухмылочкой разглядывал разноцветные обложки.
Подоспел с пустыми руками Живых, заглянул ему через плечо.
— Мдя…
Двумя пальцами он поднял один из журналов, свободной рукой перелистал несколько страниц и отбросил от себя подальше.
— Маркиз де Сад в гробу перевернулся бы… Значит, вот как наш Рашид по ночам развлекался. Журнальчики почитывал.
— Вот вам и ответственный за выдачу секс-депрессантов, — хохотнул охранник. Бой-Баба оглянулась на Тадефи. Девушка
Но в чемодане ничего интересного больше не было. Белый льняной костюм с маркировкой на французском языке. Стоптанные нечищеные ботинки. Смятый галстук в розовую и коричневую полоску. Грязные одноразовые бритвы. Комья нестираных носков… Дядя Фима брезгливо приподнял вещи. Ничего.
— Кое-что мы о Рашиде все-таки узнали… — проговорил Живых, но охранник знаком остановил его. Он медленно водил рукой по днищу чемодана. Наконец кивнул сам себе и перевернул раскрытый чемодан дном кверху, высыпав его содержимое на койку. Полез в карман, достал нож, раскрыл и резким движением пропорол дешевую искусственную кожу чемодана вдоль. Сунул другую руку внутрь и начал щупать.
Улыбка заиграла у него на лице. Охранник потянул руку обратно и вытащил из-под вискозной подкладки чемодана небольшую темно-синюю книжечку.
Остальные окружили охранника. Книжечка была старая и потрепанная, с полуосыпавшимся золотым обрезом. На бархатной обложке был вытиснен золотом летящий завиток арабской вязи.
— Не так держите, — Живых вынул книжечку у охранника из рук, перевернул и подал ему задней корочкой кверху. — Они же справа налево читают. Задняя обложка — это и есть передняя.
Он оглянулся на Тадефи — правильно? — и та, кивнув, улыбнулась ему. Бой-Баба прикусила губу. Какое ей до них дело? Люди счастливы, и это главное.
Только вокруг нее образовалась пустота. Хотелось сесть на койку и заткнуть себе рот грязным носком Рашида, чтобы не завыть. Скорей бы все это кончилось…
— Не дай бог, если и внутри все на том же языке… — Дядя Фима раскрыл книжечку на задней странице и чертыхнулся. Бой-Баба заглянула ему через плечо.
Это была разлинованная записная книжечка на дорогой, настоящей, пожелтевшей от времени бумаге, и вся она была крупно, небрежно исписана арабской вязью. Записи были разные — где синей ручкой, где черной, где бледным карандашом, — но размер и написание были похожи. Писал один человек.
— Вот подлость-то, братцы… — пробормотал дядя Фима, листая страницы слева направо. — Я уверен, что тут много интересного… иначе бы он… хотя кто его знает…
Он повернулся к Тадефи и протянул ей книжечку:
— Это какой язык — ливанский?
Девушка побледнела еще больше и неловко взяла книжечку у него из рук.
— Я… не знаю, — пробормотала она. — Наверное. Он же был из Ливана. Значит, и язык ливанский.
Живых недоуменно потряс головой:
— Тади… а как же — ты мне сама рассказывала… — и осекся под ее спокойным взглядом. — Ну да, конечно, — поспешно согласился он. — Именно ливанский.